Военная тревога в январе 1887 г
Принявшись с конца октября усердно ухаживать за Россией, Бисмарк добился известного успеха: обман удался, хотя и не надолго, конце 1886 г. сам Александр III на некоторое время проникся доверием к повороту в германской политике.
«Теперь действительно видно, — говорил царь, — что Германия заодно с нами в болгарском вопросе».
Царя особенно заботил один, в сущности довольно мелкий, вопрос: как бы ненавистный ему Баттенберг не вернулся в Болгарию.
Это было бы для Александра III личным оскорблением.
Графу Петру Шувалову, который собирался ехать в Берлин по своим частным делам, было поручено переговорить по этому вопросу с германским канцлером; нужно было, чтобы кайзер запретил Баттенбергу как офицеру немецкой службы возвращение на болгарский престол.
Пётр Шувалов, так же как и брат его Павел, с 1885 г. занявший пост посла в Берлине, был давнишним сторонником тесной дружбы с Германией.
У Бисмарка он был persona grata.
Когда Пётр Шувалов прибыл в Берлин, он вместе с братом побеседовал сперва с сыном канцлера графом Гербертом Бисмарком.
Тот обещал, что его отец окажет царю содействие в деле Баттенберга.
Вслед за тем братья Шуваловы, по собственному почину, перешли к вопросу о дальнейшей судьбе союза трёх императоров: срок договора 1884 г. истекал предстоящим летом.
Пётр Шувалов предложил Герберту Бисмарку возобновить договор без Австрии; отношения России с этой державой слишком уже испортились после событий минувшей осени.
Двойственный русско-германский договор должен был строиться на следующей основе: Россия гарантирует Германии свой нейтралитет в случае франко-германской войны.
«При этом, — заявил Шувалов, — безразлично, нападёт ли Франция на Германию, или же вы начнёте против неё войну и наложите на неё 14 миллиардов контрибуции, или даже посадите прусского генерала в качестве парижского губернатора».
Предложение Шувалова было по условиям 80-х годов столь смелым, что сам Бисмарк, читая донесение сына, поставил на полях вопросительный знак.
В обмен Шувалов просил у Германии обязательства, что она не станет препятствовать России овладеть проливами и восстановить русское влияние в Болгарии.
«С большим удовольствием», — пометил канцлер на донесении Герберта.
Через несколько дней братья Шуваловы и Бисмарк, сидя за бутылкой шампанского, составили проект договора на только что изложенной основе.
Были, впрочем, добавлены ещё некоторые важные пункты; они обязывали Россию «ничего не предпринимать против территориальной целостности Австро-Венгрии» и признавали Сербию сферой австрийского влияния.
Бисмарк был в восторге от бесед с Шуваловым. На другой день, 11 января 1887 г., предстояло большое выступление канцлера в Рейхстаге. Этого выступления ждал весь политический мир.
Бисмарк говорил весьма смело. В его речи были две основные мысли: дружба с Россией и вражда с Францией.
«Дружба России для нас важнее, чем дружба Болгарии и чем дружба всех друзей Болгарии в нашей стране», — заявил канцлер.
О возможности войны с Францией Бисмарк высказался в том смысле, что никто не может знать, когда эта война придёт: быть может через 10 лет, а может быть и через 10 дней.
В эти дни германские дипломатические представители в Константинополе и в Софии получили из Берлина предписание — в болгарском вопросе самым энергичным образом поддерживать русскую политику.
Одновременно Бисмарк усилил дипломатический нажим на западноевропейском международном фронте.
13 января 1887 г. он обратился к бельгийскому правительству с запросом, принимает ли оно меры, и какие именно, для обеспечения своего нейтралитета в случае якобы возможного французского вторжения в Бельгию.
22 января поверенному в делах в Париже было предписано срочно представить сведения о французских военных приготовлениях.
Канцлера, как он заявлял в своём письме, «занимает вопрос, не следует ли обратить внимание французского правительства на то обстоятельство, что его военные приготовления заставляют сомневаться в его миролюбии».
28 января Бисмарк беседовал в Берлине с французским послом. Посол заверял канцлера в мирных намерениях Франции. Бисмарк ему ответил, что и не сомневается в миролюбии существующего правительства.
Однако оно представляется ему непрочным. «А если Буланже станет председателем Совета министров или президентом республики, — угрожающе заключил канцлер, — тогда произойдёт война».
Военная тревога в январе 1887 г. 30 января, на заседании прусского министерства, т. е. в узком, закрытом собрании, Бисмарк оповестил своих коллег о возможности войны в течение ближайших же недель.
Он заявил, что на следующей неделе в прусский Ландтаг должен быть внесён проект закона о займе в 300 миллионов марок на покрытие военных надобностей.
Рейхстаг был распущен ввиду провала септенната, а новые выборы предстояли лишь 20 февраля.
Очевидно, Бисмарк не считал возможным обождать ещё три недели и решил обратиться к Ландтагу за санкцией военного займа.
«Едва ли можно поверить, — записал в своём дневнике один из прусских министров, — что Бисмарк хочет применить такое средство только как избирательный маневр. Это означает войну».
31 января в газете «Post» появилась инспирированная статья под заглавием «На острие ножа».
В ней доказывалось, что Франция лихорадочно вооружается, что шовинистические чувства накалены в ней до последнего предела, что Буланже является в Париже господином положения и что, придя к власти, он обязательно начнёт войну.
Вслед за этой статьёй поползли тревожные слухи, будто Бисмарк готовит ультиматум Франции с требованием отставки Буланже. Агенты Бисмарка усердствовали во-всю.
Сам же канцлер в течение всего этого времени с нетерпением ждал известий о судьбе проекта русско-германского договора, предложенного ему Петром Шуваловым.
Военная тревога в январе 1887 г. Привезённый Шуваловым в Петербург плод его личной дипломатии не встретил одобрения даже со стороны такого германофила, как Гире.
Министр нашёл, что Шувалов продешевил, наобещав Бисмарку гарантию целостности Австрии и её преобладания в Сербии.
Сам царь отнёсся к проекту Шувалова ещё более недоверчиво.
17 января, на докладе царю, Гире к ужасу своему убедился, что под вопросом стоит вся проводимая им политика германской ориентации.
Ближайший сотрудник Гирса Ламздорф записал в этот день в своём дневнике: «По-видимому, интриги Каткова или какие-нибудь другие пагубные влияния опять сбили нашего государя с пути. Его величество высказывается не только против тройственного союза (с участием Австро-Венгрии), но даже против союза с Германией.
Ему будто бы известно, что союз этот непопулярен и идёт вразрез с национальными чувствами всей России; он признаётся, что боится не считаться с этими чувствами и т. д.».
По приказу царя Гире предписал Павлу Шувалову пока что совершенно воздержаться от разговоров с Бисмарком о заключении русско-германского договора.
Поднявшаяся военная тревога повергла французское правительство в подлинное смятение.
Сначала министр иностранных дел Флуранс решил было обратиться за помощью к России. 21 января, крайне взволнованный, он приехал к русскому послу барону Моренгейму, чтобы обратить внимание русского правительства на агрессивные замыслы «Германии.
Одновременно через полуофициального агента министр запросил Моренгейма, может ли Франция рассчитывать на моральную поддержку России в случае, если Германия выступит в Париже с требованием разоружения французской армии.
22 января депеша Моренгейма прибыла в Петербург. Гире предлагал ответить французам крайне сдержанно.
Но царь решил иначе.
На вопрос, будет ли Франции оказана «моральная поддержка», он реагировал пометкой: «Конечно, да».
Так и полагалось ответить Моренгейму. Но германофил Гире остался верен себе. Прежде чем передать французам решение царя, он решил предварительно разузнать в Берлине, «имеют ли сведения Моренгейма какие-либо основания».
Ради этого 23 или 24 января (точная дата неизвестна) Павел Шувалов, по поручению Гирса, отправился к Бисмарку.
Содержание происшедшего между ними разговора точно неизвестно. Шувалов, по-видимому, удовлетворился трафаретными заверениями Бисмарка, что тот не собирается нападать на Францию.
Однако основное значение этого разговора заключалось в другом: следуя инструкции из Петербурга, Шувалов ровно ничего не сказал Бисмарку насчёт того вопроса, который больше всего интересовал канцлера. Шувалов промолчал о судьбе проекта, составленного его братом Петром.
После беседы с Шуваловым Бисмарк испытывал большое беспокойство. Это явствует хотя бы из того, что 24 января он счёл нужным разослать германским дворам циркулярную депешу, в которой разъяснял, что в своей речи 11 января он нарочно преувеличил сердечность русско-германских отношений.
Военная тревога в январе 1887 г. В тот же день, 24 января, Бисмарк предпринял новый дипломатический ход.
Посол в Лондоне граф Гатцфельд явился в Министерство иностранных дел и повёл там следующий разговор: Германия, заявил он, не хочет войны с Францией, но, тем не менее, эта война «очень близка».
Затем посол с настойчивостью задал вопрос, будет ли Англия в случае войны поддерживать Австрию и Турцию против России.
Солсбери заявил, что, по его мнению, Англия должна это сделать, но, ввиду неуверенности в позиции Парламента, он не может взять на себя твёрдые обязательства.
При этом Солсбери решил «подбодрить» Бисмарка.
Недаром он писал британскому послу в Париже о своей надежде, что франко-германская война избавит Англию от той «непрерывной пытки, которой Франция подвергает её в Египте».
4 февраля близкая к Солсбери газета «Standard» поместила статью о бельгийском нейтралитете. В этой статье, в предвосхищение плана Шлиффена, указывалось, что Бельгия — самый удобный путь для вторжения немцев во Францию, и ставился вопрос, что должна будет делать Англия, если Германия действительно двинется по этому пути.
Ответ давался совершенно определённый: в таком случае для Англии было бы «неразумно» защищать Бельгию.
«Англия не может стать на сторону Франции против Германии, — заключала газета. — Этим Англия спутала бы основные цели английской политики во всех точках земного шара».
Так изменилась позиция Англии с 1875 г. вследствие обострения борьбы за раздел мира, в которой Франция в ту пору всё ещё оставалась для Англии более опасным соперником, чем Германия.
Таким образом, в случае новой франко-германской войны Бисмарк мог уверенно рассчитывать на то, что Англия воздержится от вмешательства в этот конфликт.
Совсем иной была позиция России. В первые дни февраля Бисмарку, наконец, стало уже совершенно ясно, что проект Шувалова не встретил одобрения царя и что, следовательно, на поддержку России рассчитывать не приходится.
При таких условиях Бисмарку оставалось только одно — отказаться от плана нападения на Францию.
Французский посол в Берлине телеграфировал в Париж о явном разрежении атмосферы.
17 февраля Бисмарк писал Швейницу, что, очевидно, предложение Шувалова успеха в Петербурге не имело.
Как же вело себя в дни военной тревоги французское правительство? В январские дни 1887 г. французские политики были совершенно парализованы страхом.
Сделав было 21 января описанную выше попытку заручиться сотрудничеством России, Флуранс в последующие дни проникся убеждением, что единственное спасение Франции заключается в том, чтобы не дразнить Бисмарка какими-либо симптомами сближения с Россией.
«Если мы только пошевелимся, Бисмарк бросится на нас», — твердил Флурансу из Берлина французский посол Эрбетт, являвшийся подлинным вдохновителем этой политики «непротивления злу».
26 января посол в Петербурге Лабуле по собственной инициативе обратился к Гирсу с вопросом, «окажет ли Россия его родине моральную поддержку, продвинет ли она свои войска к границе Пруссии и не связана ли она какими-либо обязательствами по отношению к Германии».
Гире ответил, что Россия никакими обязательствами не связана (что было не вполне точно) и поэтому располагает свободой действий. «И вы мне позволите сохранить таковую, — довольно резко добавил он — не принимая никаких обязательств по отношению к вам».
Сколь это ни удивительно, обескураживающий ответ русского министра чрезвычайно обрадовал Флуранса.
Заявление Гирса избавляло его от необходимости продолжать переговоры с Россией, которые могли бы ещё больше раздражить германского канцлера.
Это статья – Военная тревога в январе 1887 г
Раздел статей:
Внешняя политика Бисмарка в последние годы его канцлерства (1885 — 1890 гг.). Заключение Франко-русского союза (1891 — 1893 гг.)