Пять десятилетий послевоенного развития в Восточной Азии произвели глубокие изменения в структуре региональной подсистемы, характере отношений между входящими в нее странами, направлении взаимных тяготений.
Пять десятилетий послевоенного развития в Восточной Азии. Из истории 1940 — 1990-х годов
- Начав складываться в конце 1940-х годов как лидерская, азиатско-тихоокеанская подсистема оставалась на протяжении большей части 1950-х годов в своих основных чертах биполярной — своего рода уменьшенной до региональных масштабов проекцией глобальной биполярности.
- Но к началу 1960-х годов проступила ее структурная специфика. Региональная подсистема стала развиваться более автономно по отношению к общемировым соотношениям сил и возможностей.
Эта автономность в структурном смысле выразилась в изменении внешнеполитической ориентации Китая, политика которого перестала быть функцией от советско-американской конфронтации и приобрела самостоятельное значение.
За 1960-е годы Китай эмансипировался от роли элемента региональной среды и выдвинулся на лидерское положение в Восточной Азии.
В регионе стала прорисовываться «трехполярная» структура отношений, которая противоречила биполярности, сохранявшейся на глобальном уровне.
Вслед за КНР на роль регионального лидера, прежде всего экономического, в 1970-х годах стала выдвигаться Япония.
Утверждение которой в лидерском качестве оказалось новым шагом к трансформации региональных отношений в подсистему, которая не могла считаться многополярной в полном смысле слова из-за сохранявшегося колоссального отрыва СССР и США от других региональных лидеров по совокупности своих возможностей, но одновременно не была и в чистом виде биполярной.
- Фактически в 1970-х и 1980-х годах в АТР существовала комбинированная, «сдвоенная» структура, в которой военно-силовая биполярность отношений СССР и США накладывалась на «треугольную» конфигурацию интересов основных политических игроков (СССР, США и КНР).
- С конца 1980-х годов эта структура еще более усложнилась, став «строенной» в той мере, как на прежний «сдвоенный» контур региональных отношений стал проецироваться «четырехугольник» интеграционных устремлений старых и новых экономических лидеров — Японии, США, НИС-АСЕАН, а также КНР.
Эта новая «слоистая» структура отношений в тихоокеанской Азии тоже не может считаться типично многополярной.
США и Россия остаются силовыми лидерами региона при том, что Соединенные Штаты могут считаться в этом отношении абсолютным региональным и глобальным лидером.
О сопоставимости возможностей тихоокеанских стран по-прежнему не может идти речь, а в той мере, как такая сопоставимость является структурным признаком многополярности, нет оснований считать региональную структуру многополярной.
Она остается структурой переходного типа, обладая признаками одновременно одно-, би- и многополярных отношений.
Поэтому вряд ли аналитически корректно было бы пытаться объяснить феномен восточно-азиатской стабильности через призму неразрешенного спора между сторонниками и противниками биполярного или многополярного типов регулирования мировой политики.
Объяснение причин стабильности в Восточной Азии возможно найти, как представляется, не в плоскости со- или противопоставления биполярности и многополярности.
Скорее, в сфере анализа соотношений между, с одной стороны, ролью лидеров региональной подсистемы, каждый из которых в военно-политическом отношении тяготел к действиям в одиночку, и с другой — региональной политической среды в целом.
Которая в 1990-х годах (благодаря укреплению позиций малых и средних стран и их взаимной координации) «уплотнилась» до такой степени, что приобрела способность если не направлять политику лидеров, то существенно сковывать те её проявления, которые в условиях неплотной региональной среды 40-70-х годов давали крупные региональные конфликты.
Говоря по-другому, стабильность в Восточной Азии связана не столько с изменением соотношения сил между ведущими державами (СССР и США), сколько с изменением поведения каждой из них в отношении массы своих менее крупных, но активных и умелых в дипломатическом отношении соседей, сумевших навязать лидерам тип взаимно сдержанного поведения и побудить их отказаться от установления в отдельных частях региона тотального контроля, подобного тому, который США и СССР имели над Западной и Восточной Европой в 1945-1990 гг.
Вашингтон, Москва, Пекин, Токио и сами малые и средние страны смирились с наличием «тлеющих» конфликтов (в Корее, Камбодже, вокруг Курил, Сэнкаку, Спратли и т.д.).
Но зато избавили региональную структуру от кожуха статики региональных соотношений, наличие которого теоретически могло обеспечить стабильность, наподобие европейской, но разрушение которого, вероятно, спровоцировало бы мощные волны нестабильности, сходные с конфликтами на Балканах и постсоветском пространстве.
Эволюция структур региональной стабильности в Тихоокеанской Азии во второй половине ХХ в. привела к формированию в этой части мира своеобразной модели «пульсирующей», динамической стабильности, для которой характерно наличие относительно большого числа неурегулированных, но «адаптированных» конфликтов, которые, создавая теоретически более высокий конфликтный потенциал, на практике не давали результатов в крупный региональный конфликт благодаря особому механизму систематического сбрасывания возникающих в межгосударственных отношениях перенапряжений.
- Основными принципами работы этой модели являются свободное соприкосновение конфликтных устремлений и сопряженные с этим «регулярные» и «регулируемые» трения перерастание которых в острое столкновение блокируется наличием потенциала совпадающих интересов, активно конструируемых самими взаимодействующими государствами.
Иными словами, стабильность предохраняется не через взаимную изоляцию спорных устремлений, а через саморегулирование комплекса отношений, в котором общие выгоды от партнерства уравновешивают потенциал разногласий и позволяют его постепенно, систематически «разряжать» — в том числе и через политические и экономические трения, периодически достигающие значительной остроты, но все же остающиеся в рамках рационального взаимодействия.
Структурной особенностью региональных отношений по сравнению с европейскими остается их преимущественно горизонтально-опоясывающая ориентация.
В регионе не сложилось своего единого силового центра или двух центров, какими были НАТО и Варшавский договор в Европе.
- Соответственно, не было и выраженной «вертикальной» иерархичности региональных военно-силовых отношений.
Конфигурацию взаимоотношений местных стран по вопросам обеспечения стабильности, в том виде, как она стала складываться в 1990-х годах, можно описать как интеграционно-силовую — по контрасту с конфронтационно-силовой, как она сложилась в Европе.
Взаимодействие по вопросам предупреждения нестабильности в Восточной Азии тяготеет к направленности в сторону «позитивного» вовлечения стран — источников потенциальной опасности (КНР, России, Японии, Вьетнама) — в общий диалог вокруг региональных озабоченностей, тогда как в Европе речь шла о взаимной изоляции и противопоставлении потенциалу гипотетического агрессора собственного превосходящего силового потенциала.
Вряд ли, конечно, можно считать, что сложившаяся в Тихоокеанской Азии горизонтально-опоясывающая интеграционно-силовая структура является чисто кооперационной моделью, своего рода естественным порождением эпохи окончания «холодной войны».
Скорее всего, речь идет о некой переходной форме от конфронтационной к кооперационной.
Устраняя структурное противопоставление государств, она, несомненно, создает условия для свободного соприкосновения, взаимодействия их взаимно противоречащих интересов.
Но, вместе с тем, эта модель не содержит стимулов к формированию совпадающих интересов; тем более, она не отражает и их наличия. Фактически речь идет о соединении двух типов стабильности — статической и динамической — в некое подобие супер структуры, в рамках которой более архаичный, статический тип в перспективе растворится, а сама структура сможет приобрести гомогенность на основе динамического типа.
Оценивая послевоенные десятилетия, можно заметить, что во второй половине 1940-х годов ССCР и США в своей восточно-азиатской политике пытались руководствоваться принципами отказа от взаимной конфронтации на основе традиционной логики обеспечения стабильности через статику региональных отношений — обеспечение статус-кво и приобретение сфер влияния подобно тому, как это делалось в Европе.
Как очевидно, время в восточно-азиатской подсистеме обладало определенной автономностью по отношению к европейскому в том смысле, что нарастание конфронтации между Советским Союзом и Соединенными Штатами в Европе, с одной стороны, и в Тихоокеанской Азии — с другой, протекало асинхронно.
Рубеж между взаимной сдержанностью и явной конфронтация в советско-американских отношениях в АТР прошел по месяцам между провозглашением КНР в октябре 1949 г. и началом Корейской войны в июне 1950 г. — то есть «холодная война» в этой части мира началась приблизительно на два года позже, чем план Маршалла и Берлинский кризис 1948 г. выявили смысл расстановки позиций в Европе.
В структурном смысле важнейшей причиной обострения советско-американских отношений на рубеже 50-х годов оказалась объективная невозможность применить формулу раздела сфер влияния к материковому Китаю в результате полной нежизнеспособности режима Чан Кайши на фоне успешной линии Мао Цзэдуна на канализацию национального подъема населения Китая в русло контролируемого компартией движения социального протеста.
Советское руководство и американские администрации в 50-х годах, по разным причинам и в разной степени, недооценили фактор китайского и, в более обширном смысле, восточно-азиатского революционного национализма, противостояние которого сначала с «буржуазным Западом», а затем и с «оппортунистическим Востоком» стало важнейшим системообразующим фактором конфликтности региональных отношений; вследствие структурного противостояния с претендовавшим на самостоятельную роль местным национализмом биполярность в Восточной Азии стала разрушаться, так и не успев устояться в сколько-нибудь развитой и структурно завершенной форме; уже в начале 60-х годов биполярной структуры в регионе фактически не существовало.
Невозможность ввести региональные отношения в рамки «конфронтационной стабильности» на биполярной основе подобно тому, как это делалось Советским Союзом и Соединенными Штатами на глобальном уровне после Карибского кризиса 1962 г., обусловило преобладание в АТР до начала 1970-х годов дестабилизирующих тенденций, наиболее опасными проявлениями которых стали Вьетнамская война и советско-китайский конфликт, достигший кульминации в 1969 г.
Одной из главных причин региональной нестабильности этого периода была утрата «старыми лидерами», то есть США и СССР, контроля над региональной ситуацией как вследствие эмансипации Китая от роли младшего партнера Москвы, так и отставания американской политической мысли в осознании возможностей сотрудничать с восточно-азиатским национализмом иначе, чем на основе западного понимания демократических ценностей.
Вместе с тем, конфликтность 1960-х годов во многом была неизбежным результатом «конфронтационной стабильности» между СССР и США на глобальном уровне, фактически означавшей принятие обеими сверхдержавами логики «гибкого реагирования», в соответствии с которой конфликт «вытеснялся» непосредственно из советско-американских отношений на периферию мировой системы, в том числе периферию восточно-азиатскую.
Относительная стабилизация восточно-азиатской подсистемы стала происходить в 1970-х годах.
Это была стабилизация на конфронтационной основе, однородная с той, которая наступила в Европе на десятилетие ранее — на базе взаимной сдержанности СССР, США и КНР, опасавшихся оказаться в прямом конфликте друг с другом.
- Вместе с тем, более сложная конфигурация восточно-азиатской подсистемы, в частности, неспособность СССР или США подчинить КНР.
- Включить ее в состав «своего полюса», определила более высокую степень подвижности, гибкости региональных отношений, возможность малых и средних стран уклониться от «выравнивания» на тот или иной центр силы подобно тому, как это было неизбежно для большинства стран Европы.
Эта «зыбкость» региональной среды позволила ей в 1970-х годах приобрести относительно самостоятельную политическую роль, малые и средние страны смогли привлечь к себе внимание перспективных стран-доноров, с помощью которых произошла и экономическая консолидация «фоновых» государств; последние в 1980-х годах на базе экономических успехов приобрели новые политические качества «коллективного игрока».
Наличие не вовлеченных, не интегрированных в меж-лидерские противостояния фоновых стран, составляющих собственно региональное «пространство», стало амортизирующей субстанцией.
В которой вязли меж-лидерские и иные противоречия, теряя свою остроту, позволяя переключать внимание с политических противоречий на интересы хозяйственного сотрудничества, освоения экономического пространства малых и средних стран, вовлечения их в выгодные для лидеров модели экономико-политических отношений.
Плотное и одновременно вязкое «пространство», состоявшее из малых и средних государств, не обладало твердостью жестко сцементированных в блоки европейских союзов, но оно было лишено и их хрупкости, неспособности к само-трансформации и саморегулированию в условиях распада биполярности и кризиса традиционной модели миро-системного регулирования.
В середине 1990-х годов ядром, вокруг которого формируются подходы региональных стран к обеспечению стабильности, стали отношения Китайской Народной Республики с ее южными соседями и потенциальные точки нестабильности в зоне островов Спратли и Тайваня.
Внешними стабилизирующими каркасами этого ядра выступают союзы США с Японией и Южной Кореей, а также отношения, в которых реализуется взаимодействие России как с самим Китаем, так и с американской стратегической системой в АТР.
В условиях мирной обстановки, в отсутствие конфронтации между Россией и КНР китайская сторона имеет благоприятные шансы невооруженным путем реализовать свои колоссальные геополитические и геоэкономические преимущества в отношениях с Россией, в частности, посредством проецирования демографической мощи на недонаселённые пространства русского Дальнего Востока.
В такой ситуации требуется серьезное переосмысление вопроса о потенциальных партнерах России в ее взаимодействии с «китайским вызовом».
При всех обстоятельствах Россия заинтересована в сохранении конструктивных и добрососедских отношений с КНР, однако не ценой оказания содействия наращиванию оборонного потенциала КНР, который по-прежнему остается одним из наиболее быстрорастущих и потенциально грозных в Восточной Азии.
Главным условием стабильности русского Дальнего Востока является его экономическое благополучие и политическая управляемость, исключающая сепаратистские тенденции.
Важным элементом государственной политики на дальневосточном направлении представляется разработка программы демографической поддержки дальневосточных регионов, финансируемой в том числе и за счет иностранных капиталовложений, целевое привлечения которых в необходимых масштабах может стать условием разрешения российско-японского спора вокруг южной части Малой Курильской гряды.