Советско-германский договор (24 апреля 1926 г.). Заключение гарантийного Рейнского пакта дипломатическими кругами Западной Европы расценивалось как поворот Германии в сторону «западной ориентации».
Однако германская дипломатия в целях маскировки отрицала этот поворот. В беседе с журналистами во время Локарнской конференции Штреземан заявил: «Неправильно думать, что Германия должна выбирать между западной и восточной ориентациями. Германия хочет сохранить добрые отношения со всеми государствами».
В ряде дипломатических бесед, в официальной и полуофициальной переписке с советским правительством германское правительство всячески заверяло его в неизменности своей лояльной и благожелательной к СССР позиции.
Однако план Дауэса и гарантийные переговоры ставили под сомнение верность Германии «политике Рапалло». Рапалльский договор открывал перспективы экономического сотрудничества Германии с Советской Россией. Однако взаимоотношения Германии и СССР резко ухудшились, когда Локарно создало прямую угрозу политической изоляции СССР.
В разгар локарнских переговоров советское правительство воспользовалось поездкой народного комиссара иностранных дел на лечение на германские курорты, для того чтобы в личных беседах с руководителями германской политики выяснить перспективы будущих германо-советских отношений.
В этом плане советской дипломатией выдвинуто было предложение закрепить эти отношения новым договором — о дружбе и нейтралитете.
Штреземан сделал всё возможное, чтобы уклониться от советского предложения.
Он ссылался на то, что Германия хочет сперва закончить переговоры об экономическом соглашении с Россией, начатые в конце 1924 г.
Штреземан предлагал ограничиться тем, чтобы предпослать этому будущему экономическому договору некоторое общее политическое вступление.
Он заверял, что на большее Германия не может пойти, поскольку сама ведёт переговоры о западном гарантийном пакте.
Наконец, Штреземан ссылался и на то, что договор о нейтралитете якобы несовместим с членством в Лиге наций. Советская дипломатия возражала.
Она указывала, что в уставе Лиги наций нет запрета заключать договоры о нейтралитете: члены Лиги наций обязаны лишь доводить до сведения Лиги о всех заключённых ими политических соглашениях.
Со своей стороны советская дипломатия предостерегала Германию против статьи 16 устава Лиги наций. Она доказывала, что принятие этой статьи может вовлечь Германию в блок, направленный против СССР.
Германская дипломатия уверяла, что эти опасения не имеют оснований.
Во-первых, германское правительство сопровождает принятие статей 16 и 17 оговорками, в которых требует учесть безоружность Германии и особенности её географического положения.
Во-вторых, самое при-1енение этих статей может иметь место лишь при единогласном Решении участников Лиги. Германское вето всегда может воспрепятствовать любому выступлению против СССР.
Вообще Германия отнюдь не обязывается автоматически принимать участие в санкциях. Поэтому нельзя считать твёрдо установленным что следствия, вытекающие из статей 16 и 17, могут создать непреодолимые препятствия для поддержания германо-русских взаимоотношений.
Чувствуя, что советская дипломатия разоблачает двойную игру Германии, руководители германской внешней политики начинали проявлять нервозность.
Во время прений в Рейхстаге о гарантийном пакте Штреземан с раздражением заявлял, что «надо покончить с истерическими воплями недоверия •со стороны России».
Отрицая поворот Германии к антисоветской западной ориентации, Штреземан бросил знаменательную фразу: «В конце концов не мы одни стоим перед вопросом, как нам устроить свою жизнь с Россией.
Об этом мы высказывались уже до пресыщения. Но и России со своей стороны надлежало бы дать заверение, что она не нарушит мир в Европе».
Замечание Штреземана, что «нарушителем мира» после Локарно может явиться Советская Россия, было не случайно.
Его слова перекликались с антисоветскими выступлениями империалистических кругов не только Германии, но и Англии и Франции. «Локарнский договор, — заявлял Чемберлен, вторя Штреземану, — это мирный пакт. Изображая его как военный договор, Россия ведёт политику, явно направленную к нарушению европейского мира».
Много усилий понадобилось советской дипломатии, чтобы добиться от немцев согласия заключить хотя бы советско-германский экономический договор. Документ этот был подписан 12 октября 1925 г.
В общей части этого договора были изложены основные условия, регулирующие экономические отношения между Германией и СССР.
Затем следовало соглашение о пребывании граждан одного государства на территории другого. Далее в договоре содержались соглашения о мореплавании, о железнодорожном сообщении, о налогах, о ветеринарных мероприятиях.
После заключения экономического договора советская дипломатия считала уместным вновь поставить вопрос о политическом пакте между СССР и Германией.
Но эта идея по-прежнему встречала возражения со стороны германского правительства. Штреземан предлагал не формальный политический договор» а двусторонний протокол. Предложенный им проект такого документа содержал специальную оговорку о позиции Германии в отношении СССР в случае конфликта между СССР и западными державами.
«Если бы — чего германское правительство не допускает, — гласил проект протокола, — в рамках Лиги наций возникли какие-либо попытки, которые, в полном противоречии с основной идеей мира, были бы направлены против России, Германия не только к ним не присоединится, но будет им противодействовать».
Несмотря на все свои заверения, германская дипломатия упорно не соглашалась зафиксировать обязательство о нейтралитете Германии в случае войны европейских держав с Советским Союзом.
Штреземан и статс-секретарь Шуберт утверждали, что не могут формально гарантировать нейтралитет Германии, если Лига наций признает СССР «нападающей стороной». При этом Шуберт оставлял за Германией право решать, кто именно является нападающей стороной и представляет ли нападение на СССР со стороны третьей державы «акт неспровоцированной агрессии».
Советская дипломатия отказывалась принять такие формулировки. Она усматривала в них двойную игру Штреземана.
Так оно и было в действительности. Как выяснилось впоследствии из неосторожно опубликованного интервью Шуберта в газете «Excelsior» от 7 марта 1927 г., Германия как раз в это время вела переговоры с Францией о том, что в случае войны Польши с Советским Союзом она обещает пропустить на помощь полякам французские войска через германскую территорию.
При этих условиях советская дипломатия не могла не настаивать на принятии её поправок к статьям договора, трактующим вопросы нейтралитета, определения нападающей стороны и т. д.
Настойчивость и твёрдость советской дипломатии преодолели все ухищрения немцев. 24 апреля 1926 г. «договор о дружбе и нейтралитете между Германией и СССР» был, наконец, подписан.
В тексте договора указывалось, что правительства СССР и Германии, руководимые желанием содействовать сохранению всеобщего мира, согласились на основе полного доверия и сотрудничества закрепить существующие между ними дружественные отношения заключением особого договора, в основе которого остаётся ранее заключённый Рапалльский договор.
В статье 2 оговаривалось, что в случае нападения на одну из оговаривающихся сторон, несмотря на её миролюбивый образ действия, третьей державы другая сторона должна будет соблюдать нейтралитет.
Кроме того, статьёй 3 договора устанавливалось взаимное обязательство сторон не примыкать к коалиции, образованной третьими державами с целью подвергнуть Анемическому или финансовому бойкоту одну из договаривающихся сторон.
Как статья 2, так и статья 3 вполне определённо имели в виду ограничить действия обязательств статьи 16 устава Лиги наций, которые могли втянуть Германию в коллективное выступление капиталистических держав против Советского Союза.
Советско-германский договор (24 апреля 1926 г.) – стал несомненно, победой советской дипломатии.
Им создавался некоторый противовес позиции европейских держав, устранивших Россию от участия в гарантийном Рейнском пакте.
Этим значительно притуплялось антисоветское остриё Локарнских соглашений.
Советско-германский договор (24 апреля 1926 г.) –