Васков – а зори здесь тихие – Борис Васильев

Васков – а зори здесь тихие. Повесть Бориса Васильева “А зори здесь тихие” опубликовали в 1969 году в журнале «Юность». В 1972 году вышла экранизация Станислава Ростоцкого. Она стала одной из самых популярных кинокартин о войне.

А зори здесь тихие - Борис Васильев

Борис Васильев сказал: «Война, это ведь не просто кто кого перестреляет. Война, это кто кого передумает».

  • Борис Васильев – родился в Смоленске 21 мая 1924 года.
  • 11 марта 2013 года в Москве на 89-м году ушёл из жизни. Похоронен на Ваганьковском кладбище, рядом с супругой. Кто пожелает поклониться им – найдите 43 участок.

А зори здесь тихие – Борис Васильев (фрагменты):

Содержание скрыть

Шёл май 1942 года

  • На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне;
  • на востоке немцы день и ночь бомбили канал и Мурманскую дорогу;
  • на севере шла ожесточенная борьба за морские пути;
  • на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.

Федот Евграфыч Васков. Странное дело, до этого он жизнь свою удачливой считал.

Ну не то чтоб совсем уж двадцать одно выходило, но жаловаться не стоило.

  • Все-таки он со своими неполными четырьмя классами полковую школу окончил и за десять лет до старшинского звания дослужился.
  • По этой линии ущерба не было, но с других концов, случалось, судьба флажками обкладывала и два раза прямо в упор из всех стволов саданула, но Федот Евграфыч устоял все ж таки. Устоял…

А зори здесь были тихими-тихими

  • Стояли безветренные белые ночи.
  • Длинные — от зари до зари — сумерки дышали густым настоем зацветающих трав, и зенитчицы до вторых петухов пели песни у пожарного сарая.

Немцы в лесу!

  • — Так… — Федот Евграфыч подозрительно сощурился: не иначе, разыгрывают… — Откуда известно?
  • — Сама видела. Двое. С автоматами, в маскировочных накидках…
  • Нет, вроде не врет. Глаза, испуганные…
  • — Погоди тут…
  • Выскочил на улицу, затягивая ремень с наганом на боку. Осянина стояла на том же месте, по-прежнему держа сапоги за плечом. Старшина машинально глянул на ее ноги: красные, мокрые, к большому пальцу прошлогодний лист прилип. Значит, по лесу босиком шастала, а сапоги за спиной носила: так, стало быть, теперь воюют.
  • — Команду — в ружье: боевая тревога! Кирьянову ко мне. Бегом!
  • Бросились в разные стороны: деваха — к пожарному сараю, а он — в будку железнодорожную, к телефону. Только бы связь была!..
  • — «Сосна»! «Сосна»! Ах ты, мать честная!.. Либо спят, либо поломка… «Сосна»! «Сосна»!
  • — «Сосна» слушает.
  • — Семнадцатый говорит. Давай Третьего. Срочно давай, чепе!..
  • — Даю, не ори. Чепе у него…
  • В трубке что-то долго сипело, хрюкало, потом далекий голос спросил:
  • — Ты, Васков? Что там у вас?
  • — Так точно, товарищ Третий. Немцы в лесу возле расположения. Обнаружены сегодня в количестве двух…
  • — Кем обнаружены?
  • — Младшим сержантом Осяниной… Кирьянова вошла, без пилотки, между прочим. Кивнула, как на вечерке.
  • — Я тревогу объявил, товарищ Третий. Думаю, лес прочесать…
  • — Погоди чесать, Васков. Тут подумать надо: объект без прикрытия оставим — тоже по голове не погладят. Как они выглядят, немцы твои?
  • — Говорит, в маскхалатах, с автоматами. Разведка…
  • — Разведка? А что ей там, у вас, разведывать? Как ты с хозяйкой в обнимку спишь?
  • Вот всегда так, всегда Васков виноват. Все на Васкове отыгрываются.
  • — Чего молчишь, Васков? О чём думаешь?
  • — Думаю, надо ловить, товарищ Третий. Пока далеко не ушли.
  • — Правильно думаешь. Бери пять человек из команды и дуй, пока след не остыл. Кирьянова там?
  • — Тут, товарищ…
  • — Дай ей трубку.
  • Кирьянова говорила коротко: сказала два раза «слушаю» да раз пять поддакнула. Положила трубку, дала отбой.
  • — Приказано выделить в ваше распоряжение пять человек.
  • — Ты мне ту давай, которая видела.
  • — Осянина пойдет старшей.
  • — Ну, так. Стройте людей.
  • — Построены, товарищ старшина.
  • Строй, нечего сказать. У одной волосы, как грива, до пояса. У другой какие-то бумажки в голове. Вояки! Чеши с такими лес, лови немцев с автоматами! А у них, между прочим, одни родимые, образца 1891-го дробь 30-го года…
  • — Вольно!
  • — Женя, Галя, Лиза… Сморщился старшина: — Погодите, Осянина!
  • Немцев идем ловить — не рыбу. Так чтоб хоть стрелять умели, что ли… — Умеют.
  • Хотел Васков рукой махнуть, но спохватился: — Да, вот ещё. Может, немецкий кто знает? — Я знаю. Писклявый такой голосишко, прямо из строя.
  • Федот Евграфыч вконец расстроился: Что — я? Что такое я? Докладывать надо! — Боец Гурвич. — Ох-хо-хо! Как по-ихнему — руки вверх? — Хенде хох. — Точно, — махнул-таки рукой старшина. — Ну, давай, Гурвич…

Выстроились эти пятеро. Серьезные, как дети, но испуга вроде пока нет.

  • Идем на двое суток, так надо считать. Взять сухой паек, патронов… по пять обойм. Подзаправиться… Ну, поесть, значит, плотно. Обуться по-человечески, в порядок себя привести, подготовиться. На все — сорок минут. Р-разойдись!.. Кирьянова и Осянина — со мной.

К шоссе, говоришь, пошли?

  • По направлению…
  • Черта им у шоссе делать: там по обе стороны ещё в финскую лес сведён, там их живо прищучат. Нет, товарищи младшие командиры, не к шоссе их тянуло…, да вы хлебайте, хлебайте.
  • «Там кусты и туман», — сказала Осянина. — Мне казалось…
  • Креститься надо было, если казалось, — проворчал комендант. — Тючки, говоришь, у них?
  • Да. Вероятно, тяжелые: в правой руке несли. Очень аккуратно упакованы.
  • Старшина свернул цигарку, закурил, прошелся. Ясно всё вдруг для него стало, так ясно, что он даже застеснялся.

Мыслю я, тол они несли.

А если тол, то маршрут у них совсем не на шоссе, а на железку. На Кировскую дорогу, значит.

  • «До Кировской дороги не близко», — сказала Кирьянова недоверчиво.
  • — Зато лесами. А леса здесь погибельные: армия спрятаться может, не то что два человека.
  • — Если так… — заволновалась Осянина. — Если так, то надо охране на железную дорогу сообщить.
  • «Кирьянова сообщит», — сказал Васков. — Мой доклад — в двадцать тридцать ежедневно, позывной «17». Ты ешь, ешь, Осянина. Топать-то весь день придется…
  • Через сорок минут поисковая группа построилась, но вышли только через полтора часа, потому что старшина был строг и придирчив: — Разуться всем!..
  • Так и есть: у половины сапоги на тонком чулке, а у другой половины портянки намотаны, словно шарфики. С такой обувкой много не навоюешь, потому как через три километра ноги эти вояки собьют до кровавых пузырей. Ладно, хоть командир их, младший сержант Осянина, правильно обута. Однако почему подчиненных не учит?
  • Сорок минут преподавал, как портянки наматывать. А еще сорок — винтовки чистить заставил. Они в них ладно, если мокриц не развели, а ну как стрелять придется?..

Остаток времени старшина посвятил небольшой лекции, вводящей, по его мнению, бойцов в курс дела:

— Противника не бойтесь. Он по нашим тылам идёт, — значит, сам боится.

  • Но близко не подпускайте, потому как противник все же мужик здоровый и вооружен специально для ближнего боя.
  • Если уж случится, что рядом он окажется, тогда затаитесь лучше. Только не бегите, упаси бог: в бегущего из автомата попасть — одно удовольствие.
  • Ходите только по двое. В пути не отставать и не разговаривать.
  • Если дорога попадется, как надо действовать?
  • — Знаем, — сказала рыжая. — Одна — справа, другая — слева.
  • — Скрытно, — уточнил Федот Евграфыч. —

Порядок движения такой будет:

  • впереди — головной дозор в составе младшего сержанта с бойцом.
  • Затем в ста метрах — основное ядро: я.…

  • — он оглядел свой отряд, — с переводчицей.
  • В ста метрах за нами — последняя пара.
  • Идти, конечно, не рядом, а на расстоянии видимости. В случае обнаружения противника или чего непонятного…

Кто по-звериному или там по-птичьему кричать может?

  • Захихикали, дуры…
  • — Я серьезно спрашиваю! В лесу сигналы голосом не подашь: у немца тоже уши есть. Примолкли.
  • — Я умею, — робко сказала Гурвич. — По ослиному: и-а, и-а!
  • — Ослы здесь не водятся, — с неудовольствием заметил старшина. — Ладно, давайте крякать учиться. Как утки.
  • Показал, а они засмеялись. Чего им вдруг весело стало, Васков не понял, но и сам улыбки не сдержал.
  • — Так селезень утицу подзывает, — пояснил он. — Ну-ка, попробуйте.
  • Крякали с удовольствием. Особенно эта рыжая старалась, Евгения (ох, хороша девка, не приведи бог влюбиться, хороша!)
  • Но лучше всех, понятное дело, у Осяниной получалось: способная, видать.
  • И еще у одной неплохо, у Лизы, что ли. Коренастая, плотная, то ли в плечах, то ли в бедрах — не поймешь, где шире. А голос лихо подделывает. И вообще ничего, такая всегда пригодится: здорова, хоть паши на ней.
  • Не то что пигалицы городские — Галя Четвертак да Соня Гурвич, переводчица.

Идем на Вопь-озеро.

  • Глядите сюда. — Столпились у карты, дышали в затылок, в уши: смешно.

— Ежели немцы к железке идут, им озера не миновать. А пути короткого они не знают: значит, мы раньше их там будем. До места нам верст двадцать — к обеду придем.

  • И подготовиться успеем, потому как немцам, обходным порядком да таясь, не менее чем полета отшагать надо.
  • Все понятно, товарищи бойцы? Посерьезнели его бойцы: — Понятно…
  • Им бы телешом загорать да в самолеты пулятъ — вот это война…
  • — Младшему сержанту Осяниной проверить припас и готовность. Через пятнадцать минут выступаем.

За бросок к Вопь-озеру Васков не беспокоился: прямую дорогу туда немцы знать не могли, потому что дорогу эту он открыл сам ещё в финскую.

  • На всех картах здесь топи обозначались, и у немцев был один путь: в обход, по лесам, а потом к озеру на Синюхину гряду, и миновать гряду эту им было никак невозможно.
  • И как бы ни шли его бойцы, как бы ни чухались, немцам идти все равно дольше. Раньше, чем к вечеру они туда не выйдут, а к тому времени он уже успеет перекрыть все ходы-выходы.
  • Положит своих девчат за камни, укроет ненадежнее, пальнет разок для бодрости, а там и поговорит. В конце концов одного и прикончить можно, а с немцем один на один Васков схватки не боялся. Бойцы его шагали бодро…

А ну, боец Гурвич, крякни три раза!

  • — Зачем это?
  • — Для проверки боевой готовности. Ну? Забыла, как учил?
  • Сразу заулыбалась. И глазки живые стали.
  • — Нет, не забыла!
  • Кряк, конечно, никакой не получился: баловство одно. Как в театре. Но и головной дозор и замыкающее звено все-таки сообразили, что к чему: подтянулись. А Осянина просто бегом примчалась — и винтовка в руке:
  • — Что случилось?
  • — Коли б что случилось, так вас бы уже архангелы на том свете встречали, — выговорил ей комендант. — Растопалась, понимаешь, как телушка. И хвост трубой.
  • Обиделась — аж вспыхнула вся, как заря майская. А как иначе: учить-то надо.
  • — Устали?
  • — Еще чего! – Рыжая выпалила: за Осянину расстроилась.
  • — Вот и хорошо, — миролюбиво сказал Федот Евграфыч.

Что в пути заметили?

  • По порядку: младший сержант Осянина.
  • — Вроде ничего… — Рита замялась. — Ветка на повороте сломана была.
  • — Молодец, верно. Ну, замыкающие. Боец Комелькова.
  • — Ничего не заметила, всё в порядке.
  • — С кустов роса сбита, — торопливо сказала вдруг Лиза Бричкина. — Справа ещё держится, а слева от дороги сбита.
  • — Вот глаз! — довольно сказал старшина. — Молодец, красноармеец Бричкина. А ещё было на дороге два следа. От немецкого резинового ботинка, что ихние десантники носят.

По носкам ежели судить, то держат они вокруг болота. И пусть себе держат, потому что мы болото это возьмем напрямки.

  • Сейчас пятнадцать минут покурить

можно, оправиться… Хихикнули, будто он глупость какую сказал. А это команда такая, в уставе она записана.

  • Васков нахмурился: — Не реготать! И не разбегаться. Всё!..
  • Показал, куда вещмешки сложить, куда — скатки, куда винтовки составить, и распустил свое воинство. Враз все в кусты шмыгнули, как мыши.

Старшина достал топорик, вырубил в сухостое шесть добрых слег

  • … и только после этого закурил, присев у вещей. Вскоре все тут собрались: шушукались, переглядывались.
  • — Сейчас внимательнее надо быть, — сказал комендант. — Я первым пойду, а вы гуртом за мной, но след в след.

Тут слева-справа трясины: маму позвать не успеете. Каждая слегу возьмет и прежде, чем ногу поставить, слегой дрыгву пусть пробует. Вопросы есть?

  • Промолчали на этот раз: рыжая только головой дернула, но воздержалась. Старшина встал, затоптал во мху окурок.
  • — Ну, у кого силы много?
  • — А чего? — неуверенно спросила Лиза Бричкина.
  • — Боец Бричкина понесет вещмешок переводчицы.
  • — Зачем?.. — пискнула Гурвич.
  • — А затем, что не спрашивают!.. Комелькова!
  • — Я.
  • — Взять мешок у красноармейца Четвертак.
  • — Давай, Четвертачок, заодно и винтовочку…
  • — Разговорчики! Делать, что велят: личное оружие каждый несет сам…
  • Кричал и расстраивался: не так, не так надо! Разве горлом сознательности добьешься? До кондрашки добраться можно, а дела от этого не прибудет. Однако разговаривать стали больно. Щебетать. А щебет военному человеку — штык в печенку. Это уж так точно…
  • — Повторяю, значит, чтоб без ошибки. За мной в затылок. Ногу ставить след в след. Слегой топь…
  • — Можно вопрос?
  • Господи, твоя воля! Утерпеть не могут.
  • — Что вам, боец Комелькова?
  • — Что такое — слегой? Слегка, что ли?
  • Дурака валяет рыжая, по глазам видно. Опасные глазищи, как омуты.
  • — Что у вас в руках?
  • — Дубина какая-то…
  • — Вот она и есть слега. Ясно говорю?
  • — Теперь прояснилось. Даль.
  • — Какая ещё даль?
  • — Словарь такой, товарищ старшина. Вроде разговорника.
  • — Евгения, перестань! — крикнула Осянина.
  • — Да, маршрут опасный, тут не до шуток. Порядок движения: я — головной. За мной — Гурвич, Бричкина, Комелькова, Четвертак. Младший сержант Осянина — замыкающая. Вопросы?
  • — Глубоко там?
  • Четвертак интересуется. Ну, понятно: при её росте и ведро — бочажок.
  • — Местами будет по… Ну, по это самое. Вам по пояс значит. Винтовку берегите.

Шагнул с ходу по колени — только трясина чвакнула.

  • Побрел, раскачиваясь как на пружинном матрасе. Шел не оглядываясь, по вздохам да испуганному шепоту определяя, как движется отряд.
  • Сырой, стоялый воздух душно висел над болотом. Цепкие весенние комары тучами вились над разгоряченными телами. Остро пахло прелой травой, гниющими водорослями, болотом.
  • Всей тяжестью налегая на шесты, девушки с трудом вытягивали ноги из засасывающей холодной топи. Мокрые юбки липли к бедрам, ружейные приклады волочились по грязи. Каждый шаг давался с напряжением, и Васков брел медленно, приноравливаясь к маленькой Гале Четвертак.
  • Он держал курс на островок, где росли две низкие, исковерканные сыростью сосенки. Комендант не спускал с них глаз, ловя в просвет между кривыми стволами дальнюю сухую березу, потому что и вправо, и влево брода уже не было.
  • — Товарищ старшина!..
  • А, леший!.. Комендант покрепче вогнал шест, с трудом повернулся: так и есть, растянулись, стали.

— Не стоять! Не стоять, засосет!..

— Товарищ старшина, сапог с ноги снялся!..

  • Четвертак с самого хвоста кричит. Торчит, как кочка, и юбки не видно. Осянина подобралась, подхватила ее. Тыкают шестом в трясину: сапог, что ли, нащупывают?
  • — Нашли?
  • — Нет!..
  • Комелькова слегу перекинула, качнулась вбок. Хорошо, он заметил вовремя. Заорал, аж жилы на лбу вздулись: — Куда? Стоять!..
  • — Я помочь…

— Стоять!.. Нет назад пути!..

  • Господи, совсем он с ними запутался: то не стоять, то стоять. Как бы не испугались, в панику не ударились.

Паника в трясине — смерть.

  • — Спокойно, спокойно только! До островка пустяк остался. там передохнем. Нашли сапог?
  • — Нет!.. Вниз тянет, товарищ старшина!
  • — Идти надо! Тут зыбко, долго не простоим…
  • — А сапог как же?
  • — Да разве найдешь его теперь? Вперед!.. Вперед, за мной!.. — повернулся, пошел не оглядываясь. — След в след. Не отставать!..

Чуть, товарищи красноармейцы, осталось, поднатужьтесь. У протоки отдохнем.

  • Влезли на взгорбок — сквозь сосенки протока открылась. Чистая, как слеза, в золотых песчаных берегах.
  • — Ура!.. — закричала рыжая Женька. — Пляж, девочки! Девушки заорали что-то веселое, кинулись к реке по откосу, на ходу сбрасывая с себя скатки, вещмешки…
  • — Отставить!.. — гаркнул комендант. — Смирно!..
  • Враз замерли. Смотрят удивленно, даже обиженно.

— Песок!.. — сердито продолжал старшина. — А вы в него винтовки суете, вояки.

  • Винтовки к дереву прислонить, понятно? Сидора, скатки — в одно место. На мытье и приборку даю сорок минут. Я за кустами буду на расстоянии звуковой связи. Вы, младший сержант Осянина, за порядок мне отвечаете.
  • — Есть, товарищ старшина.
  • — Ну, все. Через сорок минут чтоб все были готовы. Одеты, обуты — и чистые.
  • Спустился пониже. Выбрал местечко, чтоб и песок был, и вода глубокая, и кусты кругом. Снял амуницию, сапоги, разделся. Где-то неразборчиво переговаривались девушки: только смех да отдельные слова долетали до Васкова, и, может, по этой причине он все время и прислушивался.

Первым делом Федот Евграфыч

  • – галифе, портянки да белье выстирал, отжал, сколь мог, и на кусты раскинул для просушки. Потом намылился, повздыхал, потопал по бережку, волю в себе скапливая, да и сиганул с обрыва в омут.
  • Вынырнул — вздохнуть не мог: ледяная вода сердце стиснула. Крикнуть хотелось во всю мочь, но убоялся «гвардию» свою напугать: покрякал почти шепотом, без удовольствия, смыл мыло — и на берег. И только уж когда суровым полотенцем растерся докрасна, отдышался, снова прислушиваться стал.

А там гомонили, как на побеседушках: все враз и каждый своё.

  • Только смеялись дружно, да Четвертак радостно выкрикнула: — Ой, Женечка! Ай, Женечка!
  • — Только вперёд! — заорала вдруг Комелькова, и старшина услышал, как туго плеснула за кустами вода.
  • «Ишь ты, купаются…» — уважительно подумал он.
  • Восторженный визг заглушил все звуки разом: хорошо, немцы далеко были. Сперва в этом визге ничего разобрать было невозможно, а потом Осянина резко крикнула:
  • — Евгения, на берег!.. Сейчас же!..
  • Улыбаясь, Федот Евграфыч свернул потолще самокрутку, почикал «катюшей» по кремню, прикурил от затлевшего фитиля и стал неспешно, с удовольствием курить, подставив теплому майскому солнцу голую спину.
  • За сорок минут, понятное дело, ничего не высохло, но ждать было нельзя, и Васков, поеживаясь, натянул на себя волглые кальсоны и галифе. Портянки, к счастью, запасные имелись, и ноги он вогнал в сапоги сухими. Надел гимнастерку, затянулся ремнем, подхватил вещи. Крикнул зычно: — Готовы, товарищи бойцы?
  • — Подождите!..
  • Ну, так и знал! Федот Евграфыч усмехнулся, покрутил головой и только разинул рот, чтоб шугануть их, как Осянина опять прокричала: — Идите! Можно!
  • Это старшему-то по званию «можно» кричат бойцы! Насмешка какая-то над уставом, если вдуматься. Непорядок.

Но это он так, между прочим, подумал, потому что после купания и отдыха настроение у коменданта было прямо первомайское.

  • Тем более что и «гвардия» ждала его в виде аккуратном, чистом и улыбчивом.
  • — Ну как, товарищи красноармейцы, порядок?
  • — Порядок, товарищ старшина, Евгения вон купалась у нас.
  • — Молодец, Комелькова. Не замерзла?
  • — Так ведь все равно погреть некому…
  • — Остра!

Давайте, товарищи бойцы, перекусим маленько да двинем, пока не засиделись.

  • Перекусили хлебом с селедкой: сытное старшина пока придержал. Потом чуню непутевой этой Четвертак соорудили: запасной портянкой обмотали, сверху два шерстяных носка (хозяйки его рукоделие и подарок), да из свежей бересты Федот Евграфыч кузовок для ступни свернул. Подогнал, прикрутил бинтом: — Ладно ли?
  • — Очень даже. Спасибо, товарищ старшина.
  • — Ну, в путь, товарищи бойцы. Нам еще часа полтора ноги глушить. Да и там оглядеться надо, подготовиться, как да где гостей встречать…
  • Гнал он девчат своих ходко: надо было, чтоб юбки да прочие вещички на ходу высохли. Но девахи ничего, не сдавались, раскраснелись только.
  • — А ну, нажмем, товарищи бойцы! За мной бегом!.. Бежал, пока у самого дыхания хватило. На шаг переводил, давал отдышаться и снова: — За мной!.. Бегом!..

Всю свою жизнь Федот Евграфыч выполнял приказания.

  • Выполнял буквально, быстро и с удовольствием, ибо именно в этом пунктуальном исполнении чужой воли видел весь смысл своего существования. Как исполнителя, его ценило начальство, а большего от него и не требовалось.

Он был передаточной шестерней огромного, заботливо отлаженного механизма: вертелся и вертел других, не заботясь о том, откуда началось это вращение, куда направлено и чем заканчивается.

А немцы медленно и неуклонно шли берегом Вопь-озера

  • … шли прямо на него и на его бойцов, что лежали сейчас за камнями, прижав, как ведено, тугие щеки к холодным прикладам винтовок.
  • — Шестнадцать, товарищ старшина, — почти беззвучно повторила Гурвич.
  • — Вижу, — сказал он, не оборачиваясь. — Давай в цепь, Гурвич. Осяниной скажешь, чтоб немедля бойцов на запасную позицию отводила. Скрытно чтоб, скрытно!

Погоди, Лизавета, не гоношись. Главное дело — болото, поняла?

  • Бродок узкий, влево-вправо — трясина. Ориентир — береза. От березы прямо на две сосны, что на острове.
  • — Ага.
  • — Там отдышись малость, сразу не лезь. С островка целься на обгорелый пень, с которого я в топь сигал. Точно на него цель: он хорошо виден.
  • — Ага.
  • — Доложишь Кирьяновой обстановку. Мы тут фрицев покружим маленько, но долго не продержимся, сама понимаешь.
  • — Ага.
  • — Винтовку, мешок, скатку — все оставь. Налегке дуй.
  • — Значит, мне сейчас идти?
  • — Слегу перед болотом не позабудь.
  • — Ага. Побежала я.
  • — Дуй, Лизавета батьковна.
  • Лиза молча покивала

Товарищ старшина, а если бы они лесорубов встретили?

  • Не понял Васков: каких лесорубов? Где?.. Война ведь, леса пустые стоят, сами видели. Они объяснять взялись, и — сообразил комендант. Сообразил: часть — какая б ни была — границы расположения имеет. Точные границы: и соседи известны, и посты на всех углах.
  • А лесорубы — в лесу они. Побригадно разбрестись могут: ищи их там, в глухоте. Станут их немцы искать? Ну, вряд ли: опасно это. Чуть где проглядишь — и все, засекут, сообщат, куда надо. Потому никогда не известно, сколько душ лес валит, где они, какая у них связь.

— Ну, девчата, орлы вы у меня!..

  • Позади запасной позиции речушка протекала, мелкая, но шумная. За речушкой прямо от воды шел лес — непролазная темь осинников, бурелома, еловых чащоб. В двух шагах здесь человеческий глаз утыкался в живую стену подлеска, и никакие цейсовские бинокли не могли пробиться сквозь нее, уследить за ее изменчивостью, определить ее глубину. Вот это-то место и имел в соображении Федот Евграфыч, принимая к исполнению девичий план.
  • В самом центре, чтоб немцы прямо в них уперлись, он Четвертак и Гурвич определил. Велел костры палить подымнее, кричать да аукаться, чтоб лес звенел. А из-за кустов не слишком все же высовываться: ну, мелькать там, показываться, но не очень. И сапоги велел снять. Сапоги, пилотки, ремни — все, что форму определяет.
  • Судя по местности, немцы могли попробовать обойти эти костры только левее: справа каменные утесы прямо в речку глядели, здесь прохода удобного не было, но чтобы уверенность появилась, он туда Осянину поставил.

Девчата, айда купаться!.. — звонко и радостно кричала Комелькова, танцуя в воде. — Ивана зовите!..

  • — Эге-гей, иду!.. — заорал он и снова ударил по стволу. — Идем сейчас, погоди!.. О-го-го-го!..
  • Сроду он так быстро деревьев не сваливал — и откуда сила взялась. Нажал плечом, положил на сухой ельник, чтоб шуму больше было. Задыхаясь, метнулся назад, на то место, откуда наблюдал, выглянул.
  • Женька уже на берегу стояла — боком к нему и к немцам…

Это потом они хохотали. Потом — когда узнали, что немцы ушли.

Лиза Бричкина все девятнадцать лет прожила в ощущении завтрашнего дня.

  • Каждое утро ее обжигало нетерпеливое предчувствие ослепительного счастья…
  • Но началась война, и вместо города Лиза попала на оборонные работы. Все лето рыла окопы и противотанковые укрепления, которые немцы аккуратно обходили, попадала в окружения, выбиралась из них и снова рыла, с каждым разом все дальше и дальше откатываясь на восток. Поздней осенью она оказалась где-то за Валдаем, прилепилась к зенитной части и поэтому бежала сейчас на 171-й разъезд…

Васков понравился Лизе сразу…

  • Она плохо помнила, как выбралась на островок. Вползла на коленях, ткнулась ничком в прелую траву и заплакала. Всхлипывала, размазывала слезы по толстым щекам, вздрагивая от холода, одиночества и омерзительного страха.
  • Вскочила — слезы еще текли. Шмыгая носом, прошла островок, прицелилась, как идти дальше, и, не отдохнув, не собравшись с силами, полезла в топь.
  • Поначалу было неглубоко, и Лиза успела успокоиться и даже повеселела. Последний кусок оставался и, каким бы трудным он ни был, дальше шла суша, твердая, родная земля с травой и деревьями….
  • Идти труднее стало, топь до колен добралась, но теперь с каждым шагом приближался тот берег, и Лиза уже отчетливо, до трещинок видела пень…
  • Огромный бурый пузырь вспучился перед ней. Это было так неожиданно, так быстро и так близко от нее, что Лиза, не успев вскрикнуть, инстинктивно рванулась в сторону. Всего на шаг в сторону, а ноги сразу потеряли опору, повисли где-то в зыбкой пустоте, и топь мягкими тисками сдавила бедра. Давно копившийся ужас вдруг разом выплеснулся наружу, острой болью отдавшись в сердце. Пытаясь во что бы то ни стало удержаться, выкарабкаться на тропу, Лиза всей тяжестью навалилась на шест. Сухая жердина звонко хрустнула, и Лиза лицом вниз упала в холодную жидкую грязь.
  • Земли не было. Ноги медленно, страшно медленно тащило вниз, руки без толку гребли топь, и Лиза, задыхаясь, извивалась в жидком месиве. А тропа была где-то совсем рядом: шаг, полшага от неё, но эти полшага уже невозможно было сделать.

— Помогите!.. На помощь!.. Помогите!..

  • Жуткий одинокий крик долго звенел над равнодушным ржавым болотом. Взлетал к вершинам сосен, путался в молодой листве ольшаника, падал до хрипа и снова из последних сил взлетал к безоблачному майскому небу.
  • Лиза долго видела это синее прекрасное небо. Хрипя, выплевывала грязь и тянулась, тянулась к нему, тянулась и верила.
  • Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет — теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее…

Чуешь? — тихо спросил Васков и посмеялся словно про себя: — Подвела немца культура: кофею захотел.

  • — Почему так думаете?
  • — Дымком тянет, значит, завтракать уселись. Только все ли шестнадцать?..
  • Подумав, он аккуратно прислонил к сосенке винтовку, подтянул ремень туже некуда, присел:
  • — Подсчитать их придется, Маргарита, не отбился ли кто. Слушай вот что. Ежели стрельба поднимется — уходи немедля, в ту же секунду уходи. Забирай девчат и топайте прямиком на восток, аж до канала. Там насчет немца доложишь, хотя, мыслю я, знать они об этом уже будут, потому как Лизавета Бричкина вот-вот должна до разъезда добежать. Все поняла? — Нет, — сказала Рита. — А вы?
  • — Ты это, Осянина, брось, — строго сказал старшина. — Мы тут не по грибы-ягоды ходим. Уж ежели обнаружат меня, стало быть, живым не выпустят, в том не сомневайся. И потому сразу же уходи. Ясен приказ? Рита промолчала.
  • — Что отвечать должна, Осянина?
  • — Ясен — должна отвечать…

Плохой ты боец, товарищ Осянина.

  • Никудышный боец. Говорил он не зло, а озабоченно, и Рита улыбнулась: — Почему?
  • — Растопырилась на пеньке, что семейная тетерка. А приказано было лежать.
  • — Мокро там очень, Федот Евграфыч.
  • — Мокро… — недовольно повторил старшина. — Твоё счастье, что кофей они пьют, а то бы враз концы навели. — Значит, угадали?
  • — Я не ворожея, Осянина, Десять человек пищу принимают — видал их. Двое — в секрете: тоже видал. Остальные, полагать надо, службу с других концов несут. Устроились вроде надолго: носки у костра сушат. Так что самое время нам расположение менять. Я тут по камням полазаю, огляжусь, а ты, Маргарита, дуй за бойцами. И скрытно — сюда. И чтоб смеху ни-ни!
  • — Я понимаю.
  • — Да, там я махорку свою сушить выложил: захвати, будь другом. И вещички, само собой.
  • — Захвачу, Федот Евграфыч.
  • Старшина усмехнулся и, пригнувшись, побежал к ближайшему валуну…

— Я принесу! Я знаю, где он лежит!..

  • — Куда, боец Гурвич?.. Товарищ переводчик!..
  • Какое там: только сапоги затопали…
  • А топали сапоги потому, что Соня Гурвич доселе никогда их не носила и по неопытности получила в каптерке на два номера больше. Когда сапоги по ноге, — они не топают, а стучат: это любой кадровик знает…
  • Вроде Гурвич крикнула?
  • Прислушались: тишина висела над грядой, только чуть посвистывал ветер.
  • — Нет, — сказала Рита. — Показалось.
  • Далекий, слабый, как вздох, голос больше не слышался, но Васков, напрягшись, все ловил и ловил его, медленно каменея лицом. Странный выкрик этот словно застрял в нем, словно еще звучал, и Федот Евграфыч, холодея, уже догадывался, уже знал, что он означает. Глянул стеклянно, сказал чужим голосом: — Комелькова, за мной. Остальным здесь ждать….
  • А старшина весь заостренным был, на тот крик заостренным. Единственный, почти беззвучный крик, который уловил он вдруг, узнал и понял. Слыхал он такие крики, с которыми все отлетает, все растворяется и потому звенит. Внутри звенит, в тебе самом, и звона этого последнего ты уж никогда не забудешь. Словно замораживается он и холодит, сосет, тянет за сердце, и потому так опешил сейчас комендант….
  • Потому остановился, словно на стену налетел, вдруг остановился, и Женька с разбегу стволом его под лопатку клюнула. А он и не оглянулся даже, а только присел и руку на землю положил — рядом со следом.
  • Разлапистый след был, с рубчиками. — Немцы?.. — жарко и беззвучно дохнула Женька. Старшина не ответил. Глядел, слушал, принюхивался, а кулак стиснул так, что косточки побелели. Женька вперед глянула, на осыпи темнели брызги. Васков осторожно поднял камешек: черная густая капля свернулась на нем, как живая. Женька дернула головой, хотела закричать и — задохнулась.
  • — Неаккуратно, — тихо сказал старшина и повторил: — Неаккуратно…
  • Бережно положил камешек тот, оглянулся, прикидывая, кто куда шёл да, кто где стоял. И шагнул за скалу.
  • В расселине, скорчившись, лежала Гурвич, и из-под прожженной юбки косо торчали грубые кирзовые сапоги…

Мимо пройдут, — не оглядываясь, продолжал Васков.

  •  — Здесь будь. Как я утицей крикну, шумни чем-либо. Ну, камнем ударь или прикладом, чтоб на тебя они глянули, и обратно замри. Поняла ли? — Поняла, — сказала Женька.
  • — Значит, как утицей крикну. Не раньше. Он глубоко, сильно вздохнул и прыгнул через валун в березняк — наперерез.
  • Главное дело — надо было успеть с солнца забежать, чтоб в глазах у них рябило. И второе главное дело — на спину прыгнуть. Обрушиться, сбить, ударить и крикнуть не дать. Чтоб как в воду…

Он хорошее место выбрал — ни обойти его немцы не могли, ни заметить….

  • И тут фрицы впервые открыто показались в редком березнячке, в весенних еще кружевных листах. Как и ожидал Федот Евграфыч, их было двое…
  • Немцы свободно шли, без опаски: задний даже галету грыз, облизывая губы. Старшина определил ширину их шага, просчитал, прикинул, когда с ним поравняются, вынул финку и, когда первый подошел на добрый прыжок, крякнул два раза коротко и часто, как утка. Немцы враз вскинули головы, но тут Комелькова грохнула позади них прикладом о скалу, они резко повернулись на шум, и Васков прыгнул.
  • Он точно рассчитал прыжок: и мгновение точно выбрано было, и расстояние отмерено — тик в тик. Упал немцу на спину, сжав коленями локти. И не успел фриц тот ни вздохнуть, ни вздрогнуть, как старшина рванул его левой рукой за лоб, задирая голову назад, и полоснул отточенным лезвием по натянутому горлу.
  • Именно так все задумано было: как барана, чтоб крикнуть не мог, чтоб хрипел только, кровью исходя. И когда он валиться начал, комендант уже спрыгнул с него и метнулся ко второму.
  • Всего мгновение прошло, одно мгновение: второй немец еще спиной стоял, еще поворачивался. Но то ли сил у Васкова на новый прыжок не хватило, то ли промешкал он, а только не достал этого немца ножом. Автомат вышиб, да при этом и собственную финку выронил: в крови она вся была, скользкая, как мыло.
  • Глупо получилось: вместо боя — драка, кулачки какие-то. Фриц хоть и нормального роста, цепкий попался, жилистый: никак его Васков согнуть не мог, под себя подмять. Барахтались на мху меж; камней и березок, но немец помалкивал покуда: то ли одолеть старшину рассчитывал, то ли просто силы берег.

И опять Федот Евграфыч промашку дал

  • – хотел немца половче перехватить, а тот выскользнуть умудрился и свой нож из ножен выхватил.
  •  И так Васков этого ножа убоялся, столько сил и внимания ему отдал, что немец в конце концов оседлал его, сдавил ножищами и теперь тянулся, и тянулся к горлу тусклым кинжальным жалом. Покуда старшина еще держал его руку, покуда оборонялся, но фриц-то сверху давил, всей тяжестью, и долго так продолжаться не могло. Про это и комендант знал и немец — даром, что ли, глаза сузил да ртом щерился.
  • И обмяк вдруг, как мешок, обмяк, и Федот Евграфыч сперва не понял, не расслышал первого-то удара. А второй расслышал: глухой, как по гнилому стволу. Кровью теплой в лицо брызнуло, и немец стал запрокидываться, перекошенным ртом хватая воздух. Старшина отбросил его, вырвал нож и коротко ударил в сердце.
  • Только тогда оглянулся: боец Комелькова стояла перед ним, держа винтовку за ствол, как дубину. И приклад той винтовки был в крови.
  • — Молодец, Комелькова… — в три приема сказал старшина. — Благодарность тебе… объявляю…

Ну вот, Женя, — тихо сказал Васков. — На двоих, значит, меньше их стало…

Женька вдруг бросила винтовку и, согнувшись, пошла за кусты, шатаясь, как пьяная. Упала там на колени: тошнило ее, выворачивало, и она, всхлипывая, все кого-то звала — маму, что ли…

Старшина встал. Колени еще дрожали, и сосало под ложечкой, но время терять было уже опасно.

Он не трогал Комелькову, не окликал, по себе зная, что первая рукопашная всегда ломает человека, преступая через естественный, как жизнь, закон «не убий».

  • Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть.
  • А тут ведь женщина по живой голове прикладом била, баба, мать будущая, в которой самой природой ненависть к убийству заложена.

И это тоже Федот Евграфыч немцам в строку вписал, потому что преступили они законы человеческие и тем самым сами вне всяких законов оказались.

  • И потому только гадливость он испытывал, обыскивая еще теплые тела, только гадливость: будто падаль ворочал…
  • И нашел то, что искал, — в кармане у рослого, что только-только богу душу отдал, хрипеть перестав, — кисет. Его, личный, старшины Васкова, кисет с вышивкой поверх: «Дорогому защитнику Родины». Сжал в кулаке, стиснул: не донесла Соня… Отшвырнул сапогом волосатую руку, путь его перекрестившую, подошел к Женьке. Она все еще на коленях в кустах стояла, давясь и всхлипывая.
  • — Уйдите… — сказала.
  • А он ладонь, сжатую к лицу её, поднес и растопырил, кисет показывая. Женька сразу голову подняла: узнала.
  • — Вставай, Женя.
  • Помог встать. Назад было повел, на полянку, а Женька шаг сделала, остановилась и головой затрясла.
  • — Брось, — сказал он. — Попереживала, и будет.

 Тут одно понять надо: не люди это. Не люди, товарищ боец, не человеки, не звери даже — фашисты. Вот и гляди соответственно.

  • Но глядеть Женька не могла, и тут Федот Евграфыч не настаивал. Забрал автоматы, обоймы запасные, хотел фляги взять, да покосился на Комелькову и раздумал. Шут с ними: прибыток не велик, а ей все легче, меньше напоминаний….

Ярость его прошла, да и боль приутихла: только печалью был полон, по самое горло полон, аж першило там.

  • Теперь подумать можно было, взвесить все, по полочкам разложить и понять, как действовать дальше.
  • Он не жалел, что прищучил дозорных и тем открыл себя. Сейчас время на него работало, сейчас по всем линиям о них и диверсантах доклады шли, и бойцы, поди, уж инструктаж получали, как с фрицами этими проще покончить.
  • Три, ну, пусть пять даже часов оставалось драться вчетвером против четырнадцати, а это выдержать можно было. Тем более что сбили они немцев с прямого курса и вокруг Легонтова озера наладили. А вокруг озера — сутки топать.
  • Команда его подошла со всеми пожитками: двое ушло — в разные, правда, концы, — а барахлишко их осталось, и отряд уж обрастать вещичками начал, как та запасливая семья.
  • Галя Четвертак закричала было, затряслась Соню увидев, но Осянина крикнула зло: — Без истерик тут!..
  • И Галя смолкла. Стала на колени возле Сониной головы, тихо плакала. А Рита только дышала тяжело, а глаза сухие были, как уголья.
  • — Ну, обряжайте, — оказал старшина.
  • Взял топорик (эх, лопатки не захватил на случай такой!), ушел в камни место для могилки искать. Поискал, потыкался — скалы одни, не подступишься. Правда, яму нашел. Веток нарубил, устелил дно, вернулся.
  • «— Отличница была», — сказала Осянина. — Круглая отличница — и в школе, и в университете.
  • — Да, — сказал старшина. — Стихи читала. А про себя подумал: не это главное. А главное, что могла нарожать Соня детишек, а те бы — внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом…
  • — Берите, — сказал.
  • Комелькова с Осяниной за плечи взяли, а Четвертак — за ноги. Понесли, оступаясь и раскачиваясь, и Четвертак все ногой загребала. Неуклюжей ногой, обутой в заново сотворенную чуню. А Федот Евграфыч с Сониной шинелью шёл следом.
  • — Стойте, — сказал он у ямы. — Кладите тут покуда. Положили у края: голова плохо легла, все набок заваливалась, и Комелькова подсунула сбоку пилотку. А Федот Евграфыч, подумав и похмурившись (ох, не хотел он делать этого, не хотел!), буркнул Осяниной, не глядя: — За ноги её подержи.
  • — Зачем?
  • — Держи, раз велят! Да не здесь — за коленки!.. И сапог с ноги Сониной сдернул.
  • — Зачем?.. — крикнула Осянина. — Не смейте!
  • — А затем, что боец босой, вот зачем.
  • — Нет, нет, нет!.. — затряслась Четвертак.

— Не в цацки же играем, девоньки, — вздохнул старшина. — О живых думать нужно: на войне только этот закон.

  • Держи, Осянина. Приказываю, держи.
  • Сдернул второй сапог, кинул Гале Четвертак: — Обувайся. И без переживаний давай: немцы ждать не будут.
  • Спустился в яму, принял Соню, в шинель обернул, уложил. Стал камнями закладывать, что девчата подавали. Работали молча, споро. Вырос бугорок: поверх старшина пилотку положил, камнем ее придавив. А Комелькова — веточку зеленую.

«На карте отметим», — сказал. — После войны — памятник ей.

Почему немцы уклонились от боя?

  • Уклонились, опытным ухом наверняка оценив огневую мощь (точнее сказать, немощь) противника?
  • Непраздные это были вопросы, и не из любопытства Васков голову над ними ломал. Врага понимать надо. Всякое действие его, всякое передвижение для тебя яснее ясного быть должно. Только тогда ты за него думать начнешь, когда сообразишь, как сам он думает.

Война — это ведь не просто кто кого перестреляет. Война — это кто кого передумает.

  • Устав для этого и создан, чтобы голову тебе освободить, чтоб ты вдаль думать мог, на ту сторону, за противника.

Но как ни вертел события Федот Евграфыч, как ни перекладывал, одно выходило: немцы о них ничего не знали.

  • Не знали: значит, те двое, которых порешил он, не дозором были, а разведкой, и фрицы, не ведая о судьбе их, спокойно подтягивались следом. Так выходило, а какую выгоду он из всего этого извлечь мог, пока было непонятно.

Думал старшина, ворочал мозгами, тасовал факты, как карточную колоду, а от дела не отвлекался.

  • Чутко скользил, беззвучно и только что ушами не прядал по неспособности к этому. Но ни звука, ни запаха не дарил ему ветерок, и Васков шел пока что без задержек. И девка эта непутевая сзади плелась. Федот Евграфыч часто поглядывал на нее, но замечаний делать не приходилось. Нормально шла, как приказано. Только без легкости, вяло — так это от пережитого, от свинца над головой.

Чернело там что-то.

  • Что чернело, не мог старшина разобрать, в миг какой-то даже дойти до пятна этого хотел, посмотреть, но запыхался от подскоков своих и решил отдышаться. А когда отдышался, рассвело уже достаточно, и понял он, что чернеет в болотной топи. Понял и сразу вспомнил, что у приметной сосны осталось теперь пять вырубленных им слег. Пять — значит, боец Бричкина полезла в топь эту, трижды клятую, без опоры…
  • И осталось от нее армейская юбка. А больше ничего не осталось — даже надежд, что помощь придет…

Эх, девчонки вы мои, девчоночки! Съели-то хоть кусочек, спали-то хоть вполглазика?

  • — Не хотелось, товарищ старшина…
  • — Да какой я вам теперь старшина, сестренки? Я теперь вроде как брат. Вот так Федотом и зовите. Или Федей, как маманя звала…
  • В кустах у них мешки сложены были, скатки, винтовки. Васков сразу к сидору своему кинулся. Только развязывать стал, Женя спросила: — А Галка?
  • Тихо спросила, неуверенно: поняли они уж все. Просто уточнение требовалось. Старшина не ответил. Молча мешок развязал, достал черствый хлеб, сало, фляжку. Налил в три кружки, хлеба наломал, сала нарезал. Роздал бойцам и поднял кружку.

— Погибли наши товарищи смертью храбрых.

  • Четвертак — в перестрелке, а Лиза Бричкина в болоте утопла.
  • Выходит, что с Соней вместе троих мы уже потеряли. Это так.

Но ведь зато сутки здесь, в межозерье, противника кружим. Сутки!.. И теперь наш черед сутки выигрывать. А помощи нам не будет, и немцы идут сюда. Так что давайте помянем сестренок наших, там и бой пора будет принимать. Последний, по всей видимости…

Все-таки сутки эти даром для немцев не прошли.

  • Втрое они осторожность умножили и поэтому продвигались медленно, за каждый валун заглядывая. Все, что могли, прочесали и появились у берега, когда солнце стояло уже высоко. Все повторялось в точности; только на этот раз лес напротив них не шумел девичьими голосами, а молчал затаенно и угрожающе. И диверсанты, угрозу эту почувствовав, долго к воде не совались, хоть и мелькали в кустах на той стороне.
  • У широкого плеса Федот Евграфыч девчат оставил
  • … лично выбрав им позиции и ориентиры указав. А на себя взял тот мысок, где сутки назад Женька Комелькова собственным телом фрицев остановила. Тут берега почти смыкались, лес по обе стороны от воды начинался, и для форсирования водной преграды лучшего места не было. Именно здесь чаще всего немцы и показывали себя, чтобы вызвать на выстрел какого-либо чересчур уж нервного противника. Но нервных пока не наблюдалось, потому что Васков строго-настрого приказал своим бойцам стрелять тогда лишь, когда фрицы полезут в воду. А до этого — и дышать через раз, чтоб птицы не замолкали.
  • Все под рукой было, все приготовлено: патроны загодя в каналы стволов досланы и винтовки с предохранителей сняты, чтобы до поры до времени и сорока не затрещала. И старшина почти спокойно на тот берег глядел, только рука, проклятая ныла, как застуженный зуб.

А там, на той стороне, все наоборот было: и птицы примолкли, и сорока надрывалась. И все это сейчас Федот Евграфыч примечал, оценивал и по полочкам раскладывал, чтоб поймать момент, когда фрицам надоест в гляделки играть.

  • Но первый выстрел не ему сделать довелось, и хоть ждал его старшина, а все же вздрогнул: выстрел — он всегда неожиданный, всегда вдруг. Слева он ударил, ниже по течению, а за ним еще и еще. Васков глянул: на плесе немец из воды к берегу на карачках лез, к своим лез, назад, и пули вокруг него щелкали, а не задевали. И фриц бежал на четвереньках, волоча ногу по шумливому галечнику.
  • Тут ударили автоматы, прикрывая подбитого, и старшина совсем уж было вскочить хотел, к своим кинуться, да удержался. И вовремя: сквозь кусты к берегу той стороны сразу четверо скатились, рассчитывая, видно, под огневым прикрытием речушку перебежать и в лесу исчезнуть. С винтовкой тут ничего поделать было нельзя, потому что затвор после выстрела передернуть времени бы не хватило, и Федот Евграфыч взял автомат. И только нажал крючок — напротив в кустах два огонька полыхнули, и пулевой веер разорвал воздух над его головой,

Одно знал Васков в этом бою: не отступать.

  • Не отдавать немцу ни клочка на этом берегу. Как ни тяжело, как ни безнадежно — держать. Держать эту позицию, а то сомнут — и всё тогда.

И такое чувство у него было, словно именно за его спиной вся Россия сошлась, словно именно он, Федот Евграфыч Васков, был сейчас её последним сыном и защитником. И не было во всем мире больше никого: лишь он, враг да Россия.

  • Только девчат ещё слушал каким-то третьим ухом:

бьют еще винтовочки или нет. Бьют — значит живы. Значит, держат свой фронт, свою Россию. Держат!..

  • И Женька ничего не боялась.
  • И даже когда первая пуля ударила в бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет.
  • А немцы ранили её вслепую, сквозь листву, и она могла бы затаиться, переждать и, может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И немцы добили её в упор, а потом долго смотрели на её гордое и прекрасное лицо…

Рита знала, что рана её смертельна

  • … и что умирать она будет долго и трудно. Пока боли почти не было, только все сильнее пекло в животе и хотелось пить. Но пить было нельзя, и Рита просто мочила в лужице тряпочку и прикладывала к губам.
  • Васков спрятал ее под еловым выворотнем, забросал ветками и ушел. По тому времени еще стреляли, но вскоре все вдруг затихло, и Рита заплакала. Плакала беззвучно, без вздохов, просто по лицу текли слезы: она поняла, что Женьки больше нет…
  • А потом и слезы пропали. Отступили перед тем огромным, что стояло сейчас перед ней, с чем нужно было разобраться, к чему следовало подготовиться. Холодная черная бездна распахивалась у её ног, и Рита мужественно и сурово смотрела в неё.
  • Она не жалела себя, своей жизни и молодости, потому что все время думала о том, что было куда важнее, чем она сама. Сын ее оставался сиротой, оставался совсем один на руках у болезненной матери, и Рита гадала сейчас, как переживёт он войну и как потом сложится его жизнь.
  • Вскоре вернулся Васков. Разбросал ветки, молча сел рядом, обхватив раненую руку и покачиваясь.
  • — Женя погибла?
  • Он кивнул.
  • Он поймал её тусклый, все понимающий взгляд, выкрикнул вдруг:
  • — Не победили они нас, понимаешь? Я ещё живой, меня ещё повалить надо!..
  • Он замолчал, стиснув зубы, закачался, баюкая руку.
  • — Болит?

— Здесь у меня болит. — Он ткнул в грудь: — Здесь свербит, Рита. Так свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев? — Ну зачем так… Все же понятно, война… — Пока война, понятно.

А потом, когда мир будет?

  • Будет понятно, почему вам умирать приходилось?
  • Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял?
  • Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли!
  • Что ж это вы со смертью их оженили, а сами целенькие?
  • Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал?
  • Да там ведь тоже, поди, охрана, — там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с наганом!
  • — Не надо, — тихо сказала она.

— Родина ведь не с каналов начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал.

  • — Да… — Васков тяжело вздохнул, помолчал. — Ты полежи покуда, я вокруг погляжу. А то наткнутся — и концы нам. — Он достал наган, зачем-то старательно обтер его рукавом. — Возьми. Два патрона, правда, осталось, но все-таки спокойнее с ним.
  • Погоди!
  • — Рита глядела куда-то мимо его лица, в перекрытое ветвями небо. — Помнишь, на немцев я у разъезда наткнулась? Я тогда к маме в город бегала. Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут — Альбертом. Мама больна очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал.
  • — Не тревожься, Рита, понял я все.
  • — Спасибо тебе. — Она улыбнулась бесцветными губами. — Просьбу мою последнюю выполнишь?
  • — Нет, — сказал он.
  • — Бессмысленно это, все равно ведь умру. Только намучаюсь.
  • — Я разведку произведу и вернусь. К ночи до своих доберемся.
  • — Поцелуй меня, — вдруг сказала она.
  • Он неуклюже наклонился, застенчиво ткнулся губами в лоб.
  • — Колючий… — еле слышно сказала она, закрыв глаза. — Иди. Завали меня ветками и иди.
  • По серым, проваленным щекам ее медленно текли слезы. Федот Евграфыч тихо поднялся, аккуратно прикрыл Риту ветками и быстро зашагал к речке, навстречу немцам.
  • В кармане тяжело покачивалась бесполезная граната. Единственное его оружие…
  • Он скорее почувствовал, чем расслышал, этот слабый, утонувший в ветвях выстрел. Замер, вслушиваясь в лесную тишину, а потом, ещё боясь поверить, побежал назад, к огромной вывороченной ели.
  • Рита выстрелила в висок, и крови почти не было. Синие порошинки густо окаймили пулевое отверстие, и Васков почему-то особенно долго смотрел на них. Потом отнес Риту в сторону и начал рыть яму в том месте, где она до этого лежала.
  • Здесь земля мягкой была, податливой. Рыхлил её палкой, руками выгребал наружу, рубил корни ножом. Быстро вырыл, ещё быстрее зарыл и, не дав себе отдыха, пошёл туда, где лежала Женя. А рука ныла без удержу, по-дурному ныла, накатами, и Комелькову он схоронил плохо. И всё время думал об этом, и жалел, и шептал пересохшими губами: — Прости, Женечка, прости…

У него не было сейчас цели, было только желание.

Он не кружил, не искал следов, а шел прямо, как заведенный. А немцев все не было и не было…

  • Васков уже миновал соснячок и шел теперь по лесу…
  • И ещё копил силы. Их было мало. Очень мало, а левая рука уже ничем не могла помочь.
  • Васков всё вложил в этот удар, все, до последней капли. Немец почти не вскрикнул, только странно, тягуче вздохнул и сунулся на колени. Старшина рванул скособоченную дверь, прыжком влетел в избу:
  • — Хенде хох!..
  • А они спали. Отсыпались перед последним броском к железке. Только один не спал, в угол метнулся, к оружию, но Васков уловил этот прыжок и почти в упор всадил в немца пулю. Грохот ударил в низкий потолок, немца швырнуло в стену, а старшина забыл вдруг все немецкие слова и только хрипло кричал: — Лягайт!.. Лягайт!.. Лягайт!.. Васков ругался черными словами. Самыми черными, какие знал…
  • Нет, не крика они испугались, не гранаты, которой размахивал старшина. Просто подумать не могли, в мыслях представить даже, что один он, на много верст один-одинешенек. Не вмещалось это понятие в фашистские их мозги, и потому на пол легли. Мордами вниз, как велел. Все четверо легли: пятый, прыткий самый, уж на том свете числился.
  • И повязали друг друга ремнями, аккуратно повязали, а последнего Федот Евграфыч лично связал и заплакал. Слезы текли по грязному, небритому лицу, он трясся в ознобе, и смеялся сквозь эти слезы, и кричал:
  • — Что, взяли?.. Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли

  • и сдохнете здесь, все сдохнете!.. Лично каждого убью, лично, даже если начальство помилует! А там пусть судят меня! Пусть судят!..
  • А рука ныла, так ныла, что горело все в нем и мысли путались. И потому он особо боялся сознание потерять и цеплялся за него, из последних силенок цеплялся…

Тот, последний путь он уже никогда не мог вспомнить.

  • Колыхались впереди немецкие спины, болтались из стороны в сторону, потому что шатало Васкова, будто в доску пьяного.
  • И ничего он не видел, кроме этих четырех спин, и об одном только думал: успеть выстрелить, если сознание потеряет. А оно на последней паутинке висело, и боль такая во всем теле горела, что рычал он от боли той. Рычал и плакал: обессилел, видно, вконец.

И лишь тогда он сознанию своему оборваться разрешил, когда окликнули их и когда понял он, что навстречу идут свои. Русские…

А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня разглядел.

Карта сайта

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *