Приём систематических угроз и терроризирования противника
Метод угроз является не таким излюбленным в дипломатии, как приём маскировки, но и он широко распространён и не раз с давних пор практиковался в истории международных отношений.
- В исторически засвидетельствованных случаях применения этого приёма приходится различать две категории:
- во-первых, дипломаты очень часто пускали в ход запугивание противника, на самом деле вовсе не имея в виду исполнения своих угроз;
- во-вторых, иногда они и на самом деле были готовы сопроводить свои слова действиями.
- Некоторые примеры, взятые из прошедших времён, могут иллюстрировать оба указанных приёма.
Приём систематических угроз и терроризирования противника. Что делает царь Александр I?
Александр I, уже твёрдо зная (дело было весной 1812 г.), что нашествие Наполеона на Россию неизбежно и начнётся в ближайшем будущем, решает как можно скорее прекратить войну с Турцией, тянущуюся уже шесть лет, чтобы освободить армию Чичагова и вернуть её в западную Россию.
Как всегда то бывало в критических случаях, царь призывает Кутузова, ненавистного ему лично «одноглазого сатира», умницу, дипломата, которому Суворов давно выдал аттестацию: «Умён, умён! Хитёр, хитёр! Его никто не обманет!».
Александр поручает Кутузову переговоры с турками и даёт ему широкие полномочия: пусть уступает им во всём, лишь бы поскорее заключить мир и вернуть в Россию Южную армию.
Кутузов едет в Бухарест и начинает переговоры.
Он имеет дело с великим визирем, который потому и взял на себя эти переговоры, что считал себя весьма проницательным и хитрым политиком.
Кутузов, однако, придерживался гораздо менее лестного мнения об умственных способностях великого визиря.
Турецкий дипломат знал о грозе, идущей на Россию, и обнаруживал упорство.
Кутузов сильно сбивал его с толку своей нарочитой самоуверенностью и спокойствием.
Но окончательно выиграл свою партию старый русский генерал в этой дипломатической игре, необычайно смело и удачно пустив в ход совершенно неосуществимую в тот момент угрозу.
До Бухареста дошли сведения, что Наполеон послал в Вильно к Александру графа Нарбонна для каких-то переговоров.
На самом деле эта посылка была затеяна Наполеоном лишь для нужного ему выигрыша времени, а также в надежде, что пронырливый и ловкий граф Нарбонн успеет под рукой собрать кое-какие сведения, необходимые французскому штабу.
Словом, ни в малейшей степени поездка Нарбонна не знаменовала мирных намерений французского императора.
Кутузов это отлично понимал. Приём систематических угроз и терроризирования противника или другой приём?
Но он встретил визиря с сияющим лицом.
- С Наполеоном мир! Сегодня мир, а завтра — союз!
- А послезавтра—это уже визирю предоставлялось сообразить без посторонней помощи — оба императора полюбовно разделят Турцию!
Перепуганный визирь растерялся: ведь через маршала Себастиани правительству Оттоманской Порты давно и точно было известно, как ещё в 1807 г. в Тильзите Александр и Наполеон говорили о разделе турецких владений.
Турки не знали, кому верить: Кутузову или опровержениям, которые, конечно, должны были последовать с французской стороны?
Но факт поездки Нар-бонна в Вильно был налицо.
С другой стороны, Кутузов сумел так умно, учтиво, ласково преподнести свою угрозу, не высказывая ее прямыми словами, что великий визирь окончательно испугался.
Он пошёл на совсем неожиданные уступки, и Кутузов вывез из Бухареста договор, по которому Россия получала богатую Бессарабию.
Наполеон был в ярости, когда узнал, как необычайно ловко «старая русская лиса» обманула турок.
Кутузов обеспечил для России турецкий нейтралитет, притом не только ничего за это не заплатив, но еще получив ни с того, ни с сего от самих турок обильную земельную придачу.
- Успех Кутузова в Бухаресте может служить классическим примером удачного применения дипломатом этого приёма тонкой угрозы.
Приём систематических угроз и терроризирования противника. Дипломатическая практика Бисмарка
В своей дипломатической практике и Бисмарк неоднократно пускал в ход приём застращивания.
При этом порой он лишь спекулировал на испуге обманутого противника; но иногда, гораздо реже, он и в самом деле серьезно намеревался осуществить свою угрозу.
Шёл 1865 год.
Пруссия переживала весьма критический момент, а с первых месяцев 1866 г. положение прусской дипломатии стало ещё более трудным.
Министру иностранных дел графу Бисмарку (он тогда ещё не был ни князем, ни канцлером) было сообщено о новой опасности, возникающей в деле объединения Германии вокруг Пруссии, о новом и очень неприятием мотиве, который неожиданно, начинает звучать в петербургском Зимнем дворце.
Неожиданно — потому, что, готовясь напасть на Австрию, Бисмарк рассчитывал на благосклонное отношение со стороны царя, ненавидевшего Габсбургскую державу за её поведение в Крымскую войну.
Бисмарк узнал, что царь и А. М. Горчаков недовольны по другой причине.
Дело было вовсе не в горячей якобы приверженности царя к «династическому началу», попираемому Бисмарком в лице мелких германских королей и герцогов.
Положение было гораздо более серьёзным.
Горчаков не мог не видеть опасности для всего будущего России в возникновении рядом с ней могущественной объединённой Германии.
Пока ещё русская оппозиция прусской политике не выразилась в форме официальных протестов, Бисмарк решил пустить в ход угрозу — тоже, конечно, не в официальной форме, а «под рукой».
Так, он не брал на себя прямой ответственности за угрозу, но зато принял все меры к тому, чтобы она дошла до царя.
Приём систематических угроз и терроризирования противника- может пригодится.
«Пусть они знают, что если они будут мешать нам, то я разнуздаю польский мятеж.»
— в таких приблизительно выражениях (вариантов приводилось несколько, но основное содержание было совершенно ясно) угроза действительно дошла до Петербурга.
Это запугивание было явно нереальным. В России отлично понимали, почему ещё в 1863 г. Пруссия заняла вполне определённую позицию.
Она сделала это потому, что освобождение русской Польши угрожало бы отторжением в своё время и от Пруссии её польских провинций.
Подавно не мог Бисмарк «разнуздать» мятеж в русской Польше ни в 1865, ни в 1866 г..
Он не мог хотеть этого, да и не в состоянии был бы сделать, если бы даже и хотел.
- Конечно, если бы русская дипломатия и русский двор в самом деле были готовы энергично противодействовать объединению Германии, то едва ли подобные угрозы могли произвести в Петербурге какое-либо впечатление.
Приём систематических угроз и терроризирования противника. Александр II всё это время колебался?
Но Александр II всё это время колебался между сочувствием своему дяде, прусскому королю Вильгельму I, и неудовольствием по поводу слишком бесцеремонного обращения Бисмарка с мелкими германскими державами.
Поэтому эти раздражённые заявления Бисмарка не остались без последствий.
Намечавшаяся «оппозиция» прусской политике примолкла в Петербурге.
Но не всегда Бисмарку приём угроз удавался так, как в данном случае.
Так, например, Александр III на докладе Гирса о некоторых заявлениях Бисмарка лаконически пометил: «Этот обер-скот что-то затевает».
Этой презрительной ремаркой Александр III и ограничился.
Не всегда Бисмарк пускал в ход свои угрозы без серьёзного намерения привести их в исполнение.
Иногда у него угроза имела достаточно реальный и зловещий смысл.
В 1875 г. канцлер не только в целях шантажа поднял газетную шумиху о необходимости начать новую войну против Франции; он и на самой! деле желал этого.
Неожиданно быстрое возрождение французской армии после поражения 1870 — 1871 гг., полное восстановление в стране нарушенной войной экономической жизни, прочность французских финансов — всё это очень беспокоило Бисмарка.
Поэтому, когда в газете «Post», а затем и в других органах прессы появилась знаменитая анонимная статья «Предвидится ли война?», то вся Европа поняла, что Бисмарк готовит нападение с целью добить Францию, пока ещё не поздно.
В худшем случае французы должны были испугаться и даже без новой войны всецело подчинить свою политику требованиям германской дипломатии.
Но на этот раз дело прошло не так гладко, как рассчитывал германский канцлер.
Немедленное вмешательство Александра II, письмо королевы Виктории к Вильгельму I — всё это показало Бисмарку, что предприятие, затеянное им, будет поопаснее, чем он полагал.
Немедленно же и канцлер ударил отбой по всей линии.
Пресса умолкла, а Бисмарк прикинулся просто недоумевающим, на каком основании Горчаков дал понять в своей циркулярной ноте русским представителям при державах, что мир будто бы был в опасности.
Канцлер даже выражал удивление, почему его делают ответственным за чьи-то газетные статьи.
Впрочем, эти уловки никого тогда не обманули. В 80-х годах, в последнее десятилетие своей деятельности, Бисмарк ещё неоднократно пускал в ход плохо прикрытые угрозы войны.
На французские кабинеты это действовало, на русское правительство — гораздо меньше.
- Преемники Бисмарка прибегали к приёму угроз настолько охотно и необдуманно, что отчасти притупили это оружие.
Бесчисленные возгласы Вильгельма II о «бронированном кулаке», который он готов обрушить на супостатов, к концу его царствования вызывали чаще улыбку, чем испуг.
Но когда эти угрозы принимали форму уж очень демонстративную, они производили в той или иной степени свой эффект.
В двух случаях перед мировой войной германская дипломатия пустила в ход угрозу войны и достигла известных результатов.
В первый раз это было сделано в 1909г. против России, по поводу присоединения Боснии и Герцеговины к Австрии;
во второй раз тот же приём применён был против Франции, в связи с марокканским вопросом.
Оба случая очень характерны, они заслуживают внимания всякого, кто изучает методы европейской дипломатии в новейшие времена.
- В 1908 г. международная обстановка в Европе сложилась так, что после заключения в августе 1907 г. англо-русского соглашения и свидания 9—10 июня 1908 г. царя с Эдуардом VII в Ревеле германская дипломатия была полна серьёзного беспокойства.
Пресса, в особенности газеты рейнско-вестфальского промышленного района, кричала об окружении Германии, о неслыханном усилении Антанты.
В германских руководящих кругах складывалось убеждение в необходимости каким-то энергичным действием показать Антанте, что её не боятся, и этим самым испытать крепость уз, соединяющих три державы, которые в неё вошли.
Но как это сделать? У Вильгельма II ответ был готов. Не будучи Александром Македонским, последний германский император склонен был разрубать все гордиевы узлы политики если не мечом, то по крайней мере крепкими словами.
К величайшему раздражению канцлера Бюлова Вильгельм произнёс в Деберице перед офицерами расквартированных там войск крикливую и вызывающую речь.
Кайзер говорил о войне, которую будто бы очень скоро намерен вести.
Так как на самом деле Вильгельм вовсе не собирался тогда воевать, эта речь могла возыметь весьма вредное для Германии значение.
Обозлённый Бюлов не решился сказать Вильгельму, что речь была глупа, но он с большим волнением написал ему (17 июля 1908 г.), что напрасно эту речь напечатали.
«Я думаю во всяком случае, — писал канцлер, — что в интересах всех держав (Антанты), чтобы мы казались нервными и неспокойными.
Это даёт также и то преимущество нашим врагам, что всякая реальная или видимая угроза с нашей стороны заставляет французов усиливать их восточную границу укреплениями, англичан — строить больше дредноутов, а русских — сосредоточивать больше войск на их западной границе».
В широких кругах германской общественности многие тоже были раздражены бестактными ораторскими дебютами Вильгельма.
Вскоре в отделе объявлений одной из берлинских газет появилось ускользнувшее от внимания редакции объявление: «Бежал из психиатрической лечебницы доктора Бюлова больной Вильгельм Кайзер, 51 года, страдает болезнью речи».
Дальше следовали соответствующие внешние приметы.
По справкам, никакой такой лечебницы, ни доктора, ни пациента не оказалось.
При дворе всем этим были скандализованы.
А когда вскоре, осенью того же 1908 г., разразился в Германии настоящий бурный скандал и в прессе и в Парламенте по поводу знаменитого и нелепейшего интервью Вильгельма, данного корреспонденту «Daily Telegraph», когда дело дошло до гневных запросов в Рейхстаге, до угодливого обещания сильно перетрусившего Вильгельма, что впредь он обязуется помалкивать, — и в самом деле эти словесные угрозы были на время совсем оставлены.
Однако каким-либо серьёзным способом реагировать на вступление России в Антанту всё же казалось канцлеру Бюлову необходимым. И повод для этого вскоре представился.
- 5 октября 1908 г. австрийское правительство объявило об аннексии Боснии и Герцеговины, и с тех пор в Вене с беспокойством следили за ростом недовольства и раздражения в России по поводу этого акта Австрии.
Эренталь, австрийский министр иностранных дел, и сам Франц-Иосиф не переставали всё настойчивее просить Вильгельма и Бюлова о решительном выступлении, которое заставило бы, наконец, Николая II объявить о признании Россией этого свершившегося факта.
Только такое признание, по мнению австрийской дипломатии, положило бы предел волнению в Сербии и окончательно закрепило бы за Габсбургской державой эту аннексию.
В ноябре и декабре 1908 г. и в начале 1909 г. и Извольский и сам царь говорили неоднократно с германским послом в Петербурге Пурталесом и не скрывали, что резко отрицательно относятся к аннексии Боснии и Герцеговины.
Извольский с ударением и не раз во время этих очень долгих и неприятных бесед указывал Пурталесу, что у России есть союзники: если Германия будет так горячо поддерживать Австрию, то это только заставит Россию самым тесным образом сблизиться с Англией и ещё больше укрепить уже заключённое с англичанами соглашение.
Пурталес настаивал, что отказ России признать аннексию создаёт безвыходный тупик; если же Германии грозят окружением, то она этого не боится и сумеет во-время разбить смыкающееся вокруг неё кольцо.
Волнение начинало охватывать Париж и Лондон. Ни Франция, ни Англия, ни сама Россия воевать в тот момент вовсе не собирались, но и итти на признание аннексии
Извольский не хотел, утверждая, что Эренталь его обманул и лжёт, когда ссылается на будто бы данное Извольским предварительное согласие.
Бюлов решил использовать этот кризис, чтобы нанести удар Антанте.
Он надеялся, как он писал германскому послу в Вене Чиршки, что Франция откажет России в поддерите «и этим самым окончательно сломает окружившее нас кольцо».
При столь благоприятных для Германия условиях канцлер Бюлов дал знать Петербургу, что Германия настаивает на скорейшем разрешении вопроса и что она до конца поддержит Австрию в деле Боснии и Герцеговины.
17 марта 1909 г. Николай II созвал экстренное совещание министров с участием начальника штаба и представителей генералитета.
Решено было, что даже в случае войны Австрии с Сербией из-за аннексии Россия в войне участия не примет.
Это решение было сообщено Австрии через посла Берхтольда и Германии через посла Нурталеса.
Дипломатическая победа Бюлова
- Приём систематических угроз и терроризирования противника.
21 марта, желая довершить дипломатическую победу, Бюлов приказал Пурталесу предложить Извольскому формально и без оговорок признать аннексию: «Мы ожидаем точного ответа: да или нет».
На другой день, 23 марта 1909 г., от имени царя Извольский ответил согласием. Угроза на этот раз подействовала.
Но тот же приём, пущенный в ход германской дипломатией в нескончаемом марокканском конфликте, не привёл к желаемым результатам, хотя кое-что и дал Германии.
Этот случай, однако, должен быть отнесён уже к более сложной категории дипломатических примеров, которая должна быть рассмотрена особо.